Таёжный, до востребования - Наталья Владимировна Елецкая

– А что я такого сказала? – вскинулась Нина. – В чем я не права?

– Да во всем! Ты врач, человек с высшим образованием, а рассуждаешь как крестьянка неграмотная. Если мать алкоголичка – ребенок непременно дефективный. Если лишена родительских прав – еще хуже, и не важно, за что она их лишена. Если определен в интернат – значит, можно крест ставить. Слышала бы ты себя со стороны!

– Допустим, я слегка погорячилась. Но и ты не слишком-то радужные картинки в голове рисуй. Думаешь, я статистику не знаю? Процент ущербных детей, проживающих в…

– Не называй их ущербными!

За соседними столиками на нас уже не просто с любопытством поглядывали, а внимательно слушали. Понизив голос, я твердо сказала:

– Они не ущербные, они несчастные.

– Ну давай, пожалей их всех, а потом к себе забери.

– Если каждый возьмет хотя бы по одному ребенку, детских домов не останется.

Нина закатила глаза и фыркнула:

– И чем твоя теория лучше моей? Моя хотя бы честная. А твоя… – она пожала плечами, как бы говоря: «Хочешь казаться добренькой – и больше ничего!»

– Ладно, давай на этом закончим.

– Да, а то и в самом деле поссоримся!

Я вернулась в свою комнату с неприятным осадком в душе. Разговор с Ниной обнажил всю глубину разделявшей нас нравственной пропасти. Самое неприятное, она была не одна такая. Ее точку зрения разделяли многие.

Мне не хотелось думать, что Нина, возможно, не так уж неправа в том, что касается здоровья интернатских детей. Не все они были сиротами, многие имели родителей и попали в интернат именно по состоянию здоровья. Что, однако, не давало повод относиться к ним как к людям второго сорта.

Я очень надеялась, что оба диагноза Снежаны – наследственная мышечная дистрофия и умственная неполноценность – не подтвердятся. У меня не было сомнений, что рентген выявит травму, а то и не одну. Это не означало, что девочку били; находясь без присмотра, она могла упасть, стать участницей детской драки или травмироваться иным способом. Против мышечной дистрофии говорили сразу несколько факторов, и тем не менее, учитывая диагноз, который был поставлен Коваленко-старшей, я не испытывала стопроцентной уверенности. Объективное заключение мог дать только генетик, но даже обратись я за содействием к Головко, чиновники от медицины вряд ли санкционировали бы отправку Снежаны в Красноярск или Норильск для проведения генетических тестов.

Заключение относительно умственного развития девочки должен был дать психиатр, состоящий при интернате. Штампы, перечисленные в личном деле Снежаны – замкнутость, отставание в развитии, асоциальность, – на первый взгляд ничем не подтверждались. Она первая пошла на контакт, сделала вывод, что я, хотя и похожа на ее маму, таковой не являюсь, самостоятельно оделась, проявила реакцию на внешний раздражитель (весьма эмоциональную, но, учитывая обстоятельства, в которых она оказалась, это скорее говорило о ее нормальности). Нет, что бы ни говорила Тимофеева, Снежана была нормальным ребенком, хотя и основательно запущенным в медицинском и социальном аспекте.

На следующий день, в четверг, амбулаторного приема у меня не было, поэтому, когда после обеда Тимофеева позвонила и сказала, что снимки готовы, я тут же отправилась в интернат.

На этот раз я пришла после окончания школьных занятий, и двор был усыпан детьми разных возрастов: от первоклашек до подростков. Наиболее активные бегали по дорожкам и игровой площадке, смеясь и перекликаясь на разные голоса, как самые обычные дети. Они были одеты в вещи хотя и не новые, но добротные: клетчатые пальтишки, шапочки-петушки, ботинки. Под навесом в отдалении, кто на скамейке, кто в инвалидных креслах, сидели дети с ДЦП, а с ними – две нянечки, одна из которых читала им вслух.

– Давайте посмотрим.

Я взяла первый из нескольких снимков, вставила в негатоскоп и включила подсветку. Как всегда, при виде столь явного, что называется, «хрестоматийного» диагноза я ощутила невольное удовлетворение и спросила:

– Дарья Геннадьевна, вы видите то же, что и я?

– Вы были правы, – отозвалась Тимофеева, стоя за моей спиной. – Выпадение шейного диска и смещение позвонков. Поэтому она так держит голову.

Мы просмотрели остальные снимки, сделанные в разных проекциях и подтверждавшие первоначальную картину, после чего я перешла к снимкам левой руки.

Если бы не ситуация, наглядно свидетельствующая о том, через что пришлось пройти Снежане, я бы обрадовалась, что и вторая моя догадка оказалась верна. Но, думая прежде всего о ребенке, я не ощущала ничего, кроме холодной ярости, от которой сводило губы и стыло лицо.

– Как такое могли не заметить в больнице, где девочка проходила обследование?! Ей вообще хоть что-то назначали? Где-то можно увидеть те рентгеновские снимки? Хотела бы я пообщаться с врачом, который их описывал!

– Скрытый заднебоковой вращательный вывих локтя, – проигнорировав мой возмущенный монолог, констатировала Тимофеева.

Я помолчала, справляясь с эмоциями, и уже спокойнее добавила:

– И вдобавок застарелая трещина локтевой кости с поражением прилежащего сустава. То, что вы ошибочно приняли за контрактуру.

– Как вы думаете, когда это случилось?

– Судя по стадии костной мозоли, не менее пяти месяцев назад.

– То есть еще когда Снежана жила с матерью.

– Получается так. Но вывих она получила уже позднее.

Я вынула снимок из негатоскопа, повернулась к Тимофеевой и пристально на нее посмотрела.

Она отвела глаза и пробормотала:

– Извините, Зоя Евгеньевна, что вчера я… ну, в общем…

– Ничего. Вы же не знали.

– Но я могла не выдергивать вас с работы, а сразу отправить Снежану на повторный рентген.

– Что толку об этом говорить? Главное, мы выявили причины и можем незамедлительно приступить к реабилитации, которая будет непростой и длительной. Не факт, что подвижность руки удастся восстановить в полной мере. Но будем надеяться. Вы можете привести Снежану? Или она сейчас на прогулке?

Доброжелательный тон Тимофеевой моментально изменился.

– Зачем ее приводить? – настороженно спросила она.

– Перед началом лечения мне нужно еще раз осмотреть девочку. Я могла пропустить…

– Зоя Евгеньевна, вы, вероятно, не так меня поняли. Вчера я попросила вас прийти для консилиума, поскольку сомневалась в диагнозе. Я не имела в виду, что мне потребуется помощь в лечении. С этим я способна справиться сама.

Я была настолько удивлена, что не сразу нашлась с ответом. Судя по выражению лица Тимофеевой и плохо скрываемому нетерпению, она хотела, чтобы я ушла.

– Дарья Геннадьевна, я не оспариваю вашу опытность. Вы отличный специалист, иначе не работали бы невропатологом в коррекционном интернате. Но случай сложный, вы согласны? К тому же с шеей не все однозначно. Возможно, за проявлениями травмы маскируются симптомы дистрофии. Необходимо это исключить. Вы же