Александр Герцен - Том 10. Былое и думы. Часть 5

Печатается по тексту «Supplement du Kolokol (La Cloche)» от 15 февраля 1869 г., где было опубликовано впервые заподписью «I-г». В «пражской коллекции» (ЦГАЛИ) сохранился автограф этого отрывка с многочисленными исправлениями. Он служил наборным оригиналом при публикации в «Supplément…». Начало французского перевода «Cogitata et visa», выполненного сыном Герцена Александром, появилось в №№ 12–15 «Kolokol» от 15 сентября – 1 декабря 1868 г. На первом листе автографа имеются следующие надписи, сделанные рукой Герцена: «Продолжение для „Колокола" 1 декаб<ря>», «Продолжение», «Если не достанет для 4 листов, набирайте. – Если не нужно – возвратите». Под заголовком, там же, надпись: «Большая alinéa»[434]. Рукопись подписана: Isc<ander>. На ней имеется несколько карандашных поправок орфографического характера, сделанных, повидимому, Огаревым.

На обороте последнего листа надпись Герцена: «Отошли в типографию – поправив грамматику – это для сюплемента – как букет». Далее запись рукой Огарева:

«Чернецкий, что Герцен вам говорил о bon à tirer[435]? Ждать его из Цюриха или, хорошенько поправивши, печатайте.

Сколько еще места в „Колоколе"? Этот отрывок из „Былое и думы" был назначен в этот №, если нужно еще рукописи; а если нет, то набирайте его в „Supplément"».

К рукописи приложено 5 наклеенных на бумагу печатных колонок из «Supplément» с тем же текстом.

Выполненный Герценом французский перевод имеет ряд значительных отклонений от русского оригинала. Главнейшие из них следующие: Стр. 110-111

Вместо: Я с радостию покидал Париж ~ сухой // Я поспешно покидал Париж; я испытывал потребность отвернуться от зрелища, которое мне раздирало сердце, – я искал спокойного уголка, я не находил его в Женеве. То была та же среда, сведенная к малым пропорциям. Нет ничего более однообразного и тягостного, чем политические кружки после полного поражения, – бесплодные укоры, неизбежный застой, неподвижность, как дело чести, привязанность к выцветшим краскам, к явным ошибкам из чувства долга и благочестия. Побежденная партия всегда обращается к прошедшему, продвигается только вспять, превращается в памятник, статую, как жена Лота, – но без соли…

Я вырывался иногда из этой удушливой атмосферы… в горы. Там, под суровой линией снегов, живет еще племя крестьян, сильное, почти дикое… и это в нескольких верстах от цивилизации, которая сползает с костей, как мякоть сильно протухшей рыбы. Этих горцев-крестьян не следует смешивать с крестьянами-буржуа из крупных швейцарских центров, этих караван-сараев, где живет алчное и скаредное население за счет бродячего туристского люда, увеличивающегося в числе с каждым годом.

…Однажды я отправился в Церматт. Уже в С.-Никола мы оставили за собой цивилизацию. Старик-кюре, который предоставлял у себя пристанище путешественникам, спросил у меня (это было в сентябре 1849 г.), что нового слышно о революции в Вене и как идет война в Венгрии. Там-то мы сели верхом на лошадей. Утомленные медленным подниманием, продолжавшимся почти несколько часов, мы зашли в маленький постоялый двор, чтоб отдохнуть и дать немного отдыху лошадям. Крестьянка, женщина лет сорока, худая, костлявая, но высокого роста и хорошо сохранившаяся, принесла нам все, что у нее было в доме. Немного же там было. Сухой

Стр. 111

Вместо: Когда меня везли из Перми в Вятку//…В 1835 году я проезжал на почтовых через леса Пермской губернии, в сопровождении жандарма и направляясь в ссылку.

Стр. 111–112

Текст: Другой ~ совестно – отсутствует.

Стр. 112–113

Вместо: но, видно, никто не крадет ~ этого пути // – И никогда не крадут? – сказал я своему проводнику. – Нет, Herr![436] Нет, это еще не люди!»

Покинув старушку, которая совестилась взять пять франков за корм четырех человек и двух лошадей, включая целую бутылку кирша, – мы продолжали наш путь по более крутому подъему. Дорога – тонкая нарезка в скале – была временами не шире метра и извивалась под скалами, нависшими над нашей головой, касаясь края обрыва, становившегося все более глубоким… Внизу несся, с шумом и бешенством, Весп, зажатый в тесное русло; он явно спешил выйти на открытый простор. В таких подъемах слишком много от Сальватора Розы. Это треплет нервы, утомляет их, угнетает… Часы и часы проходят, а зрелище не меняется. Другие скалы хмурят брови и готовы толкнуть вас в бездну; Весп рычит, местами видный и покрытый белой пеной, местами теряясь позади гор, сосновых лесов; подковы лошади стучат о камень, проводники повторяют все те же две ноты: «О! – Э! – И! – Be!» Очертания стираются, туманные испарения подымаются из глубин… Весп рычит, слышен конский топот. – «О! – Э! – И! – Be!» Это волнует нервы, раздражает их.

Церматт окружен горами, он почти примыкает к Мон-Роз; за этой колоссальной ширмой уже наступила ночь. Когда мы вошли в маленькую гостиницу, единственную в этих местах в 1849 году, – мы нашли там еще одного путешественника, – то был шотландский геолог, – и хозяйку дома. Мы сидели вокруг стола в ожидании ужина, – когда геолог нам сказал: «Господа, это звук колокольчиков на лошадях или мулах!» – «Да, да», – сказала хозяйка, внимательно прислушиваясь».

Стр. 113–114

Вместо: Через два часа со чисто и ясно // Два часа спустя, англичанка села на лошадь, сын ее весело взобрался на свою, и я открыл окно, чтоб услышать diminuendo[437] удаляющихся колокольчиков.

Что за женщина! Что за племя!

На следующий день, до восхода солнца, мы взяли третьего проводника, который хорошо знал тропинки и насвистывал еще лучше швейцарские песенки. У нас было намерение подняться до того места, куда еще можно добраться на лошади.

Я боялся, что день будет неудачным, беловатый туман покрывал все, и так тщательно, что не видна была даже гора Сервин. Хозяин гостиницы внес еще больше беспокойства в мою душу, сказав: «Ia, ia, der Wetterhorn s'isch ein grosser Herr lässt sich nik immer sehe lasse fur Jederman»[438]. К счастью, «великий властитель Сервина» оказался в хорошем настроении и вскоре явился во всем своем великолепии.

Туман заменился мелким и холодным дождем, и вскоре и дождь, и туман оказались под нами, словно дымный океан, расплавленная земля. Над нами же было синее и чистое небо.

Стр. 114

Вместо: его гора // гора, с высоты которой он услышал столько прекрасных вещей

Вместо: кроме легкогосона камнях // Это жизнь кипит, волнуется, кричит и шумит; здесь она уже пройдена; она осталась там, под туманом. Даже растения, эти глухонемые природы, исчезают и представлены только высохшим, посеревшим, полузамерзшим мохом.

Вместо: тут рубеж// Это рубеж планеты. Дальше нет ничего, кроме льда и скал. Туда ничто не проникает, за исключением нескольких механических звуков, трещин, обвалов.

Стр. 115

Вместо: серьезен и полон какого-то благочестия! // строг и серьезен, как саван, покрывающий этот труп суровой и мертвой природы!

Текст: Каким ~ натянутые – отсутствует.

<Раздумье по поводу затронутых вопросов>*

Печатается по черновой рукописи «пражской коллекции» (ЦГАЛИ). Без подписи. Дата перевода не установлена.

В текст рукописи внесены следующие исправления (по контексту):

Стр. 390, строки 11–12: l'indépendance du passé admise et partant <независимость от прошлого, признанная и исходящая> вместо: l'indépendance du passé admise la résiliation et partant <независимость от прошлого, уничтожение акта, признанная и исходящая> (слово la résiliation ошибочно не зачеркнуто Герценом).

Стр. 397, строка 41: Elle fuit ces rapports <она бежит от этих отношений> вместо: fuit ces rapports <бежит от этих отношений> (слово Elle ошибочно зачеркнуто Герценом).

Ниже приводится перечень наиболее значительных смысловых отличий французского текста от русской основной редакции.

Стр. 202

Вместо: С одной стороны ~ измену//с одной стороны безвозвратно спаянная, заклепанная, навеки запертая семья, – такая, о которой мечтал Прудон, нерасторжимый церковный брак, неограниченная власть римского pater familias[439]…всепоглощающая семья, в которой лица – кроме одного – являются жертвами во имя общей цели; брак, освящающий неизменяемость чувств, вечную нерушимость обета… с другой – новые учения, в которых узы брака и семьи развязаны, неотразимая власть страстей признана правомочной, независимость былого допущена и исходит из необязательности договоров.

С одной стороны женщина, влачимая к позорному столбу, чуть не побиваемая каменьями за то, что называют изменой, не разобравшись в сущности дела,