Собрание сочинений. Том 4. 1999-2000 - Юрий Михайлович Поляков

поразительная по точности наблюдения, имеющая пусть не прямое отношение к «гротескному реализму», но все же многое объясняющая и в нем. Бахтин утверждает, что на всех этапах своего исторического развития празднества были связаны с кризисными, переломными моментами в жизни природы, общества, человека… Грубо говоря, смеховая культура особенно мощно обогащалась в трагические эпохи. Думаю, ни у кого уже не осталось сомнений, что на наш век пришелся сам пик гротескного бытования России. Так или иначе, но элементы гротескного реализма различимы в произведениях А. Платонова и М. Булгакова («московская линия» в «Мастере и Маргарите», «Собачьем сердце», «Роковых яйцах» и т. п.).

Однако сказать, что метод этот за последние десятилетия смог прочно прижиться в русской литературе, – нельзя. Вот почему еще так любопытна попытка Ю. Полякова не только сохранить традиции этого метода, уходящие вглубь мировой литературы, но и развить их, утвердить на почти пустынном (в этом смысле) поле отечественной словесности. Причем строго придерживаясь и второго определяющего слова – реализма. В отличие от современного постмодернизма и литавангарда, на дух не принимающих жесткую правду реального, телесного, бытового мира, творящих свой гротеск и шарж, исходя из виртуального представления о «почве» (лидер – В. Пелевин), – прозаик Поляков, соединяя концы и начала метаморфоз, остается точнейшим реалистом и в психологическом анализе персонажей, и в бытописательстве, что само по себе куда как сложнее для автора, чем свободная необязательность сочиненного вранья. Ценность этой достоверности понимаешь лишь со временем. Его первая по-настоящему гротесковая, имевшая феноменальный успех повесть «Апофегей» теперь, через десять лет после выхода, оказалась единственным достоверным литературным свидетельством жизни партаппарата эпохи застоя. Никто более не удосужился проникнуть в жизнь этого организма, сыгравшего не последнюю роль в новейшей судьбе нашего Отечества.

Разумеется, жизнь теперешняя по части гротеска весьма облегчает труды гротескного реалиста Ю. Полякова. Однако не отменяет претензий к высокому профессионализму, которые предъявляет этот жанр по определению, требуя просто-таки виртуозного стилистического и образного мастерства. Наверное, оттого так короток список практиков этого метода в литературе. Тут требуются особый талант, самобытный склад, особое, смеховое чувство языка. Поляков пародиен, но это не интертекстуальное пересмешничество, а понимание того, что жизнь движется и развивается, как бы пародируя самое себя. И потому неудивительно одиночество этого писателя в нашем поле «гротескного реализма».

Мне кажется, все здесь сказанное имеет наибольшее отношение к последнему, только что вышедшему в журнале «Москва» и в издательстве «Молодая Гвардия» роману Ю. Полякова «Замыслил я побег…». Вероятно, кто-то помнит бурные критические дискуссии 70–80-х по поводу вдруг объявившегося в советском искусстве «амбивалентного» героя. Заявленный еще А. Вампиловым в «Утиной охоте», этот персонаж вбежал в кинематограф («Осенний марафон», «Полеты во сне и наяву»), бурно расплодился в прозе тогдашних «сорокалетних», от Р. Киреева, В. Маканина, А. Афанасьева до А. Кима и В. Гусева, ярко обозначая – теперь это особенно ясно – народившийся тип интеллигентного обывателя, впавшего в вялую, как похмельный сон, оппозицию не только к засмердевшей государственности, не только к лицемерно провозглашаемым нравственным постулатам (нигилистическое раскачивание грани между добром и злом – это скорее в пику двуличности общественной морали), но в оппозицию и к самому себе. Амбивалентный герой 70–80-х констатировал драму государственного самоедства, окончательный крах социальных иллюзий и неизбежность близкой общенациональной трагедии.

Новый роман Ю. Полякова «Замыслил я побег…» ставит жирную точку в судьбе амбивалентного героя последних десятилетий. Впервые в новейшей литературе он показывает, как амбивалентный человек, в поляковской терминологии – «эскейпер», становится в свою очередь причиной гибели целого строя, эпохи, причиной краха некогда великой державы. Главный герой романа не более чем обыкновенный обыватель, даже порой симпатичный и милый человек, из тех, что и составляют большинство. И слабости его так понятны: ну не может человек ни жену ради любовницы бросить, ни наоборот, тихо живет с обеими, эдакий Штирлиц постельного фронта. И на баррикады он не поспешит, хотя и друга своего с баррикад уводить не станет. Ворчливо уступая течению, он будет плыть по нему, не сильно-то задумываясь, куда его несет, не помогая и не сопротивляясь потоку. Но он и есть та болотная кочка, та амбивалентная трясина, на которую падающая государственность опрометчиво пытается опереться. Некогда оппозиционный амбивалентный персонаж в романе Ю. Полякова вдруг предстает довольно зловещей фигурой. Эдакой трухлявой дырой от гражданского общества, залогом любого, даже самого кровавого и гнусного развития судьбы Отечества.

Вот вам и простенькое бытовое безволие, а также отсутствие элементарного мужества! В кризисные эпохи такая мелочь может стоить державе всего. Впрочем, Башмакову в романе противостоит Рыцарь Джедай, который, искренне желая творить добро, активно изменять жизнь к лучшему, все время совершает нечто обратное задуманному, нанося вред и себе, и близким людям. Тип вообще достаточно новый в нашей литературе. И он тоже своего рода «эскейпер». Но если Башмаков все время уходит от вызова времени, то Джедай решительно отвечает на каждый вызов, не зная по-настоящему ответа. И это тоже разрушительно. Саморазрушительно. Рыцарь, пройдя сквозь очарование либеральной идеей, гибнет в сожженном Белом доме. А с Башмаковым читатель прощается в тот момент, когда тот в буквальном смысле повисает между небом и землей, как бы трагически реализовав метафору всей своей жизни.

Вообще «Замыслил я побег…» – своего рода ироническая сага, в которой перед нами проходят десятки ярко выписанных характеров, судеб, вращающихся вокруг семьи Башмаковых. Почти за каждым характером – социально-нравственное явление. К явным удачам автора я бы отнес и Катю Башмакову, и Борьку Слабинзона, и его деда-генерала Бориса Исааковича, и настоящего полковника Анатолича, и такого узнаваемого Нашумевшего Поэта, и парторга-дворянина Волобуева-Герке, и революционера-инвалида Верстаковича, и жесткого «нагибателя» эпохи Аварцева, и еще многих других героев поляковской саги… А безногий фронтовик Витенька, чью тележку разломал в детстве Башмаков, Витенька, в конце романа вырастающий в буквальном смысле до раблезианских размеров и протягивающий огромную ладонь, чтобы спасти погибающего «эскейпера», чем это не символ эпохи победителей, подло поверженной, но все же великодушной к слабым, неверным наследникам?

Так зададимся все-таки вопросом: открыть и вживую показать нового социального героя – это для писателя много или мало? И стоит на это обращать внимание критике или же замолчать и этот очевидный факт? Я в общем-то догадываюсь, почему критики не любят Ю. Полякова. Нелегко понять, как ему удается совмещать в одном повествовании сразу несколько эстетических, событийных, жанровых, идейных слоев. Его книги легко и весело прочитываются на профаническом уровне, но они же могут быть прочитаны в довольно сложном философско-знаковом аспекте. Вот и в этом романе – на фоне заурядной семейной драмы развернута целая энциклопедия русской жизни последних десятилетий: от Брежнева до Ельцина, от застоя до разгрома. Развернута в едином, живом, оформленном блестящим языком потоке. О языке поляковской прозы нужно вообще писать отдельно, ведь его тексты уже давно разносят на цитаты, а его неологизмы входят в общенациональный язык. И еще очень важно: в его прозе нет партийного надрыва, а есть неизменно глубокий, ироничный и очень здравый смысл. Вот отчего я считаю роман Ю. Полякова «Замыслил я побег…» явлением в современной русской прозе. И вот почему его расхватывает, как горячие пирожки, читатель, оголодавший от отсутствия живого и правдивого слова о нашей, а не забугорной судьбе. Такой бы пылкой любви да нашей критике, давно окосевшей от цеховой предвзятости…» («Литературная газета», 1999, 3 ноября).

Типичность «эскейперов» в современном обществе была отмечена многими критиками. И. Ядыкин писал в «Красной звезде»: «Русская литература, начиная с XIX века, уже пыталась исследовать этот человеческий тип рефлексирующего российского интеллигента. Но, пожалуй, в романе впервые так остро поставлены все точки на «і». Юрий Поляков доказывает, что именно из-за таких Башмаковых-«эскейперов» был разрушен Советский Союз. Во все времена они убегали от надвигающихся проблем, пытались переложить ответственность за принятие решений на чужие плечи. И на последнем историческом изломе это оказалось роковым…» (1999, 14 августа).

О том же пишет в статье «Юрий Поляков как зеркало русской перестройки» критик Н. Переяслов: «Особенность… романа Юрия Полякова заключается еще и в