Севастопольский камень - Леонид Васильевич Соловьев

удара. Вражеские солдаты могли каждую минуту опомниться, рвануться в атаку и смять маленький отряд.

Тогда под этим сплошным ливнем пуль с земли поднялся Тихон Спиридонович. В полусвете зари Жуков сразу узнал его длинную, сутулую фигуру в кургузом пальто с короткими развевающимися полами. Пригнув голову, точно собираясь бодаться, он с противотанковой гранатой в руках пошел прямо на пулеметы. Жуков похолодел — это была верная, неминуемая гибель.

— Ложись! — сдавленным голосом закричал Жуков. — Ложись, черт длинный!..

Тихон Спиридонович не слышал. Пулеметы яростно ревели ему навстречу, озаряя сумрак судорожным красновато-желтым пламенем, а Тихон Спиридонович шел и не падал. Это было как чудо — что он шел и не падал под таким огнем, точно был он бесплотен. Пулеметчик, вероятно, и сам испугался, а Тихон Спиридонович, приблизившись к хате шагов на тридцать, вдруг подскочил и бочком-бочком, мелкими петушиными шагами побежал на пулеметы, занеся над головой гранату… Бросил — и остановился.

— Ложись! — завопил Жуков. — Осколки!..

И не закончил — голос его оборвался в страшном грохоте взрыва. Пулеметы смолкли. Моряки бросились вперед.

Жуков подбежал к Тихону Спиридоновичу:

— Цел?

— Цел! — ответил Тихон Спиридонович, жалостно улыбаясь.

Жуков внимательно осмотрел его. Дырок на Тихоне Спиридоновиче не было.

— Пулей не задело?

— Нет.

— И осколком не тронуло?

— Нет, не тронуло…

— Удивительно! — сказал Жуков. — Очень даже удивительно!.. Первый раз такое вижу. Теперь, Тихон Спиридонович, жить тебе до ста лет!..

Маруся поминутно прерывала рассказ Жукова возгласами изумления и восхищения.

— И не страшно было вам? — спрашивала она Тихона Спиридоновича. — Как вы могли решиться?

Потом Маруся вместе с Жуковым и Тихоном Спиридоновичем пошла разыскивать своего итальянца. Очень хотелось сказать ему: «Ну, макаронник, встречай! Звал ведь: „вьечер, восьем час“, — вот я и пришла!..» Но итальянца среди пленных не оказалось — может быть, он с пробитой головой лежал где-нибудь под плетнем, а может быть, брел ночной неприютной степью, озираясь и вздрагивая от каждого шороха.

— Жалко, — сказал Жуков. — Эх, Маруся, упустила ты жениха! Жила бы потом, после войны, где-нибудь в Риме или в Неаполе… С римским папой бы познакомилась, макароны бы каждый день ела!

Между тем местные жители оправились от испуга, высыпали на площадь. Задымили самовары, запылали печи — дорогим гостям готовилось угощение. Но командир спешил, понимая, что село, где только что отшумел бой, слишком ненадежное место для привала.

Через час отряд Никулина, к которому присоединились освобожденные из плена бойцы и человек тридцать местных колхозников, вышел из села в степь.

Ярко светила полная луна. Никулин окинул взглядом колонну.

— Сто девяносто два человека! — сказал он Фомичеву. — Сила! Любую стенку прошибем!

Наши наступают

Теперь, имея под своим командованием сто девяносто два человека — целую роту, Никулин мог действовать смелее.

Он решил не задерживаться в немецком тылу. Погуляли и хватит, пора честь знать, пора возвращаться к своим.

Отряд, передвигавшийся до сих пор вдоль фронта, повернул к передовым вражеским линиям — на прорыв.

А на следующий день произошло событие, изменившее все планы и расчеты Никулина. В сумерки над селом, где отдыхал отряд, появился, пробив низкие грузные тучи, наш советский самолет и сбросил белую стаю листовок. Ветер подхватил их, понес над крышами и деревьями; вдогонку с воплями и криками ударились мальчишки. А через десять минут село радостно и взволнованно загудело из конца в конец:

— Наши наступают!..

Да, в ту пору на этом участке наши перешли в наступление. Советское командование извещало об этом жителей оккупированных районов и партизан, призывая помогать наступлению, бить врага с тыла, резать пути его отхода, взрывать мосты, портить дороги.

Наши наступают! Эти слова звучали, перекатывались, отдавались во всех дворах и хатах.

Старый казак, хозяин хаты, где остановился Никулин, с торжественной медлительностью стал на колени перед образами и поклонился земно. За окнами ветер раскачивал деревья, хлестал в стекла дождем, шуршал очеретом на крыше, гудел в трубе. Перед образами красной каплей светила лампада, старика почти совсем не видно было в полутьме, слышался только горячий, то жалобный, то гневный шепот его. Никулин не шевелился, боясь помешать этой молитве, праведность и святость которой чувствовал сердцем. В тот памятный ненастный вечер многие старики и старухи молились перед образами, а кто помоложе, посильнее — доставали из стогов и кизячных штабелей густо залитые салом винтовки, гранаты, пулеметы, готовясь достойно попрощаться с фашистами, проводить их с нашей земли прямо в землю!

Никулин, собрав моряков в свою хату на экстренное совещание, сказал:

— Слушайте, товарищи! Красная Армия переходит в этих местах в наступление. Значит, пришло время и нам наступать, должны мы помочь Красной Армии разгромить и уничтожить вражеские дивизии, что позабирались в эти края. Хватит нам теперь от немцев укрываться, сторонкой их обходить, теперь сами будем их искать и бить везде, где только попадутся. Остаемся в немецком тылу — наше место теперь здесь. Завтра разобью отряд на подразделения, назначу командиров. Завтра же направим письмо нашему командованию от имени всех бойцов отряда.

Когда моряки разошлись, Никулин сел за письмо и сидел долго — все казалось ему, что слова, ложась на бумагу, теряют свой накал и живой трепет. Он перечеркивал, писал и снова перечеркивал. Было уже поздно, когда он закончил письмо. Волнуясь и запинаясь, он вполголоса прочел его вслух и опять задумался, не зная, удалось ли, наконец, найти горячие, настоящие слова. «Пусть так и остается, — решил Никулин. — Поймут…»

Спать не хотелось. Никулин вышел на двор. Дождь кончился, тучи ушли, над землей стоял светлый лунный туман. Было сыро и тихо, ветер вздыхал только изредка. Вдруг Никулин вздрогнул и насторожился, уловив глухой слабый рокот. Не шевелясь и напряженно вслушиваясь, он стоял долго, но рокот больше не повторился. Так и не понял Никулин — то ли почудилось ему, то ли вправду донесся по ветру далекий орудийный раскат — голос нашего наступления.

Клятва

Утром, выстроив отряд, Никулин прошел вдоль шеренг, внимательно вглядываясь в лица своих бойцов.

— Товарищи бойцы! — сказал он. — Красная Армия наступает, вам это известно. Наша задача — бить врага с тыла, резать ему пути отхода. И я должен предупредить, что поведу вас на самые опасные дела, не считаясь с численностью противника и с его вооружением. Бои будут жестокие, неравные, может быть, всем нам суждено погибнуть. Если кто чувствует слабость, сомневается в себе, пусть скажет сразу, чтобы потом не создавать в бою паники, не подводить товарищей. Наши наступают, скоро будут здесь. Сомневающиеся могут где-нибудь укрыться и дождаться