Марафон нежеланий - Катерина Ханжина

– А остальные… Они знают? Тимур рассказал нам, как ты…

– Для них я разбилась и утонула.

– Но как?

– Сначала это было как… как спектакль. Мы долго продумывали сценарий, репетировали по ночам в джунглях, пробовали новые рецепты. Как мы тащили с другой стороны бухты на скалу тот мешок с рисом!

– Мешок с рисом?

– Ага, – она тихо рассмеялась. – Чтобы было слышно удар о камни. Пока они карабкались наверх, я чуть спустилась с другой стороны скалы, присела, чтобы меня не было видно, и скинула мешок. Мне показалось, что из-за дождя тот шлепок не было слышно, но Адам потом рассказывал, как кто-то из парней, Тимур или Матвей, вспоминал глухой звук удара. Кстати, мешок даже не сразу смыло волной, но они этого не разглядели.

– А ты где была?

– Я спустилась по другой стороне, там, почти сразу под вершиной скалы, есть такая ниша. Я под ней пряталась. Пришлось просидеть до следующей ночи. Адам сидел на вершине скалы и караулил, чтобы никто не поднялся, – днем меня легко можно было заметить, чуть спустившись на ту сторону. К счастью, в том отеле уже не было постояльцев. Но Адам внушил ребятам, что отель еще работает, мол, он видел, как приезжали туристы на катере.

Ада мягко потянула шею, задумчиво проводя пальцами правой руки от уха до ключицы:

– Продолжать? Хотя не знаю, что еще можно рассказать…

– Всё! – сказал Антон, строго смотря в ее рассеянные глаза.

– Я оставила им столько подсказок и отсылок, я думала, они хотя бы подсознательно все поймут. Только так я могла дать «Джунглям» движение вперед. А они, с пафосом кричавшие об очаровании смерти, испугались, превратились в нытиков.

– Из-за тебя погиб парень, – с укором, но без гнева, сказал Антон.

– Из-за меня? – Она нежно рассмеялась, как колокольчики в старой рождественской песне. – Матвею только нужен был повод поромантичнее! Он видел себя в одном ряду с Есениным и Маяковским. Только хотел уйти из жизни еще раньше, еще трагичнее. Я наполнила его смерть смыслом. Сомневаюсь даже, что он был влюблен в меня. Мы вообще планировали со временем рассказать ребятам правду. После первой успешной смены. Мы думали, что мое появление, после того громкого скандала (Спасибо тебе!) привлечет еще больше народу. Но… После смерти Матвея они бы нас не простили. Не все простили бы, так вернее… Если бы Тимур рассказал правду всему миру…

– То есть успех «Джунглей» для вас важнее, чем душевное состояние друзей?

– Ты так категоричен, только черное и белое. Ты опускаешь множество оттенков серого цвета. Подлинное искусство стоит на много ступеней выше угрызений совести и моральных норм. И ты не дослушал историю до конца. Я хотела вернуться. Или исчезнуть уже точно навсегда.

– Продолжай.

– Я прочитала в одном из писем Набокова к Вере: «Давай наймем самолет и разобьемся». Хотелось сделать что-то такое же. «Если бы наша истощенная временем, лежащая плашмя пара когда-нибудь решила умереть, она бы умерла, так сказать, в саму завершенную книгу». Только мы вдвоем. Наш последний перформанс. Но ему хочется войти в историю. Парочка сумасшедших влюбленных – это не история про жизнь после смерти. А вот когда все твои последователи мертвы…

– Ада, что он хочет сделать? Без метафор и шуток.

– Он превратит всех вас в арт-объект.

– Ада! Это серьезно!

– Мне страшно говорить это вслух. – Ада всхлипнула. Потом подошла к Антону, прижалась к его груди и затряслась в беззвучных рыданиях.

Через минуту она резко успокоилась. Заправила выбившуюся прядку волос за ухо, провела под носом указательным пальцем и с влажными глазами, но спокойным голосом продолжила:

– Знаешь, что для него самое страшное? То, что его будут считать убийцей или главой секты, – это неплохо, о нем будут помнить. Какие-нибудь сумасшедшие будут покупать его картины, его будут включать в перечни «самых безумных художников» или что-то типа того. Он боится, что его забудут. В Древнем Риме существовало посмертное наказание, представляете, – она по-детски хихикнула. – Обожаю римлян! Представляете, вы были героическим преступником, но после вашей страдальческой казни никто о вас не вспоминает. Damnatio memoriae! «Проклятие памяти». Уничтожались все материальные сведения о каком-нибудь мятежнике или позорном императоре, все его изображения, документы. Сейчас, конечно, сложно это сделать. Но он всегда трактовал damnatio memoriae по-своему. Для него – это не оставить яркого следа после себя. Пролететь мимо, как обычная комета, а не взорвать землю, как метеорит. Когда мы изучали буддизм, он не понимал, как изображением Будды может быть его отсутствие. Знаете, отпечаток его ступни или памятное место, где он когда-то медитировал. Адаму всегда хотелось присутствовать в чужих головах своими образами. Он часто говорил: «Если мы не взорвем мир искусства, то уйдем вместе максимально громко!» И мы восторженно кивали: «Да-да!» Ведь мы будем вместе. Последние годы он так заботился о своем имидже, об образе жизни, что забыл про истинное творчество. Он – интересный человек, а не эпохальный художник. Для рядового человека неплохое достижение, но он ненавидит себя. Он думает, что уже достиг вершины и сейчас катится вниз. И хочет взять с собой всех остальных. Ну, знаешь, лебединая песня…

– Как?

– Я знаю все только по его рассказам, может быть, на самом деле все не так…

– Расскажи то, что ты знаешь.

– Я знаю, что он уже пытался один раз покончить с собой. И со всеми вами. И, по его словам, Тимур был только рад. Остальные тоже были в курсе, но после неудачной попытки передумали.

– Когда?..

– Ты умный мальчик.

– В грозу? – спросила я.

– Бинго! Ты умнее, чем он говорил. Я представляла малолетнюю дурочку. Нас всегда недооценивают, правда, Розочка?

Я промолчала и посмотрела на Антона.

– И когда вторая попытка?

– О… Теперь он и мне не доверяет и не очень-то посвящает в свои планы.

– Но что-то ты знаешь!

– Что-то… Я предполагаю. В ваш последний вечер на острове.

– То есть завтра?

– Ой, а он уже завтра?

– Ада!

– У меня здесь нет календаря.

– Просто скажи все, что ты зна… предполагаешь!

– Я предполагаю, что он хочет подсыпать всем яд. В напиток, наверное. Пока вы будете корчиться в предсмертных муках, он нарисует последнюю картину и выпьет яд сам. The end.

– Пойдем! Ты им все расскажешь!

– Нет, он скоро приедет. Если ты не запишешь на телефон то, как он проговаривает это вслух, я