Плутон меняет знак - Елена Козлова

сакральным процессом. Вроде бы вот это он, а вроде и не он. И эмоционально включился. Когда после интимной встречи Сережа надумал по традиции изобразить труп любовницы, он не смог этого сделать. Возможно, потому, что молоко было слишком живым. Сладковатым на вкус и со странным забытым запахом бесконечного тепла. Он захотел еще, и встречи в зеркальной комнате стали регулярными.

– А ты в курсе, что все люди изначально женского пола? – спросила как-то Вера, осушив до дна бутылочку воды после очередного сеанса кормления.

– В смысле?

– Все эмбрионы женского пола. А потом у них отрастает пенис.

– То есть ты хочешь сказать, что мужик – это женщина с хуем.

– Выходит, что так.

Так бы они и продолжали нежить друг друга в зеркалах, он – глотать ее молоко, она – его сперму, если бы Вера не написала, что хочет каждый день просыпаться с ним в одной кровати. Сергей забеспокоился. Там же трое детей. Она что, их с собой притащит? Прямо в кровать? Дети – это очень страшно.

– Ну зачем я тебе нужен, – вздыхал Сережа, с облегчением вспоминая, что его адреса кормящая мамаша не знает. А то, чего доброго, еще явится сюда со своей оравой… – Я бедный, – с вызовом напоминал он.

Он говорил так всем любовницам, для которых становился крашем, и это всегда гасило костер их страсти – все же женщины ему попадались с мозгами. Зачем таким нищеброд?

– Мне не нужен ты. Мне нужна я. Рядом с тобой я обретаю себя.

Сережу эта мотивация бесила, потому что была запредельно пошлой, точно выуженной из бездарных психологических книжек, на которые, слава богу, тоже наложили эмбарго. Но и тешила его эго, все же не каждая женщина готова уйти от мужа, солидного государственного гражданина, к какому-то художнику-некрофилу. Нет, конечно, он не какой-то, художник он, Сергей Шмеле. Вообще-то он Шмелев, но Таня предложила выкинуть последнюю буквы фамилии. Вышло забавно и даже как-то по-французски. Или он не Сергей? Как же его зовут?

Нетерпеливые сообщения были не от Веры, а от ее мужа. Все девять штук. Последнее такое:

– Я убью тебя. Сука ты. Тварь.

Голова немного закружилась, внутри черепа Сережа вновь ощутил и шум, и пустоту, как это было, когда он увидел лежащую на полу мать и домашнюю тапочку. Сережа зацепился взглядом за холст с изображением вывалившегося из танка солдата, изо рта которого текла струйка крови (киноварь van Gogh номер 311, тысяча рублей за тюбик), и, почувствовав успокоение, открыл всю цепочку сообщений.

Стало очевидно, что об их связи и намерении кормящей мамаши просыпаться в одной кровати с сумасшедшим живописцем узнал меланхоличный, как следовало из ее рассказов, супруг. Прочитал, наверное, переписку, бедолага. Он явно не собирался сдавать свои матримониальные позиции. Сергей несколько раз прошелся взглядом по банальным фразам обманутого человека, лишенного художественного дара. В нем фигурировали такие выражение, как «женщина с низкой социальной ответственностью», «идиота делаете» и «художник хуев». И финальное – «Я убью тебя. Сука ты. Тварь». Сережа заблокировал контакт. Оно и хорошо – кормящая стала его чересчур уж допекать своими нежностями. Нежность могла сбить творца с проторенного пути служителя смерти, а что делать на стороне жизни, он совсем не знал.

Но тревога все еще выкручивала изнутри, сжимая внутренности так, что трудно было вдохнуть. Сережа вспомнил рекомендации психотерапевтки, сел на стул и сконцентрировался на дыхании. Один – вдох-выдох. Два – вдох-выдох. Три… Зена подошла почти неслышно и положила крупную голову ему на колени. Одно ухо загнулось, и хозяин его поправил. Погладил по бежевому пятну на теплом лбу. Под шерстью проступала розовая кожа. Зена зажмурила глаза. Сережа, стараясь не потревожить собачий кайф, свободной снова достал телефон, нашел ссылку на сеанс билатеральной стимуляции и включил терапевтическое видео. Серый шарик бегал по экрану в разные стороны. Влево, а затем вправо. И снова влево. Наверх. И вниз. Сережа следил за шариком, пока экран не расплылся перед глазами, как расплывалась его странная жизнь, которую у него выходило собрать, почувствовать и легализовать, лишь проведя кистью или мастихином по холсту.

⁂

Первой мыслью Сережи, когда он проснулся, было понимание, что его могут убить. И не в гипотетическом плену этюдов его фантазии, а по-настоящему. Его убьет муж любовницы. Как в бульварном романе. Отвратительно. Нет, такого с Сережей, необыкновенным маминым ребенком, Финистом-Ясным-Соколом, конечно, не произойдет. Это все его паранойя, которая на фоне стресса прорвалась сквозь увещевания психотерапевтки и выписанные психиатром таблеточки. Сейчас он полежит, коснется ногой спящей Тани, в кровать прыгнет Зена, и страх отступит. Но утро было до омерзения приветливым. Солнце пробивалось по периметру блэкаутов, бросая на старый паркет упрямые бежевые полоски. В такие утра Сережа чувствовал себя особенно тревожно, будто солнце беспощадно освещало не только город, делая его крыши ослепительно белыми, но и все его страхи. Лето он проживал, моля небо о грозах и дожде, немного передыхал в пасмурную погоду и ждал, ждал осени. Главное, чтобы без презренного им бабьего лета, а чтобы сразу в холод, морось, переходящую в снег, скрывающий обнаженный хрупкий мир. Зимой он расцветал. Ощущения обострялись, и ему казалось, что он волк, вынюхивающий опасность в хрустящей от мороза черной чаще. Волчок. Серый. Сережа. Сергей. Но до зимы далеко.

Вторая мысль Сережи была о том, что сегодня похороны Лозовского. В кровать действительно прыгнула собака и дыхнула на него тухлым мясом. Надо ее вывести проветрить. Сережа встал, налил в стакан воды, проглотил таблеточки от тревоги, надел иммерсивный шлем и открыл «Госчелобит». Сегодня на выбор было три медитации – успокаивающая, исцеляющая и программирующая на успех и «проявленность». Болеть вроде ничего не болело, от слова «успех» его коробило. «Проявленность»… как можно проявлять то, что больше не существует? Сережа кликнул на «Отпусти тревогу за 10 минут» и залюбовался водопадом, который шумел перед его глазами. Он поворачивал голову вправо и влево – кругом торжествовала природа, но благодаря тому, что водопад находился в ущелье, было довольно сумрачно. Тревога стала отпускать.

Проветрив собаку, он приготовил яичницу, половину съел сам, половину оставил для Тани, надел тонкую черную рубашку, которая должна была подтвердить его скорбь по Лозовскому. Жена осталась дома. Во-первых, она хотела спать. А во-вторых, ей на Лозовского было наплевать.

– Прогноз посмотрел? – напомнила Таня.

– Забыл.

– Так смотри. А то мало ли что.

Сережа включил телевизор. Женщина с выгравированным жезлом-кадуцеем на шее, за спиной которой маячила астрологическая карта со знаками зодиака, уже дошла до Стрельцов. Выходит, свой прогноз он пропустил.

– Плохо, – сказала Таня. – Без прогноза лучше из дома не выходить. А следующая трансляция только через час. Не успеешь посмотреть…

– Да что может случиться на похоронах?

– Всякое. Зачем тебе вообще это нужно, непонятно. – Таня зевнула и натянула одеяло до подбородка.

– Просто интересно посмотреть на Лозовского в гробу. Сделать фотки? Тоже посмотришь…

– Сделай. Действительно интересно посмотреть на человека в гробу, – согласилась Таня.

На кладбище в кронах жирных деревьев, вскормленных покойниками, шелестели и клокотали птички: жизнь, жизнь, жизнь. А Лозовский умер… Сергей испытывал от этого факта некоторое удовлетворение. Лозовский стяжал славу за рубежом и даже выставлялся в MoMA. Сергею повезло меньше. Его некротические красотки только начали набирать популярность и обживаться в частных коллекциях. Он просто не успел совершить экспансию на Запад. Тормоз. И родился поздно, его уже и не ждали, а он раз, и на тебе. Сереже было немного стыдно за свою зависть. Да и чему завидовать? Таланту? Ну, положим, таланта там особо и не было, так, умение оказаться в нужное время в нужном месте. Вот этим Сережа не обладал. Этому можно и позавидовать.

Пришедшие проводить Лозовского в последний путь вяло собирались у входа в прощальный зал столичного некрополя. Вот заплаканные женщины, наверное жена и дочь. Подошел приятель, мастер перформанса Утюг, который прислал ему намедни печальное сообщение, и отметил, что никакая это не дочь, а любовница. И аккуратно показал тонким нервным пальцем еще на нескольких печальных теток – мол, эти все тоже любовницы.