Аритмия - Вениамин Ефимович Кисилевский

Я бы, возможно, столь резко – врач всё же, вместе работать – с ним не обошлась, если бы тогда не в такой хандре была. С парнем, с которым встречалась и который очень нравился мне, трудно отношения складывались. Характер у него был тяжёленький, непредсказуемый – то нежней его человека не сыщешь, то мрачнел вдруг, куксился, всё ему не так, всем недоволен. Без конца ссорились, мирились, доказывали что-то друг другу, нервишки он мне мотал по полной. Но в одном не заблуждалась я: мне без него много хуже, чем с ним, места себе не находила, когда мы в ссоре. Мила, жилетка моя, уговаривала порвать с ним, не изводить себя, всё равно ведь толку не будет, ни к чему продлять мучения. Свет-де на нём клином не сошёлся, такие ребята на меня заглядываются, не этому выпендрёжнику чета, незачем понапрасну себя гробить. И одними словами не ограничивалась, пыталась клин клином вышибить, знакомила, будто бы случайно, с разными парнями, в компании тянула, на дискотеки. Я всё это и без неё прекрасно понимала, да только поделать с собой ничего не могла, словно захворала неизлечимо.

А Миле лишь позавидовать можно было. Вот уж у кого в так называемой личной жизни проблем не возникало. Словно в те незадавшиеся школьные годы иммунитет к обломам заполучила. Легко сходилась, легко расходилась, ухажёры у неё не переводились, два раза уже замуж собиралась, в последний момент передумывала, не обременяла себя и не комплексовала. Но, по старой поговорке, и на старуху бывает проруха. Влюбилась вдруг моя Мила, да как ещё! Впервые в жизни, даже не знала она, что на такую блажь способна. Прежде, не раз мне жаловалась, никогда ни к кому сильных чувств не испытывала – кто-то больше нравился, кто-то меньше, думала она, что просто не суждено ей, из какого-то другого теста вылеплена. Вообще-то, избранник её – сразу я оценила, специально ходила посмотреть – стоил того, чтобы в него влюбиться. Тоже, между прочим, новый доктор, появившийся не так давно в её больнице, только молодой и пригожий. Хорош, хорош был, впору не детишек лечить, а в кино героев-любовников играть. И красив был не слащаво, карамельно, а по-мужски сильно, надёжно. Из тех, что по ночам томным девчонкам грезятся. Мила говорила, что к тому же и умница он, и человек славный, но ему бы одной внешности хватило, чтобы у многих, и не только молоденьких сестричек, головы закружились.

Он, увы, женат был, но не это в отчаяние Милу приводило. Он на Милу внимания не обращал, хоть и – это Мила-то! – из кожи вон она лезла, чтобы ему понравиться, чуть ли не навязывалась. Мы дружили почти двадцать лет, всяко бывало, но такой я Милу никогда не знала. И о чём-либо другом разговаривать с ней было уже невозможно. Только о нём и талдычила мне, всё остальное перестало Милу интересовать, даже мои сердечные нелады, что, по правде говоря, обижало меня. До того дошло, что уставать я начала от её любовного блеяния, раз-другой соврала, что не могу по какой-нибудь причине с ней встретиться или долго по телефону разговаривать.

Стыдно признаться, но я мелко, по-ребячьи мстила ей. Верней, не мстила, а давала понять, что проще всего «чужую беду руками разводить». Пока сама с этой бедой не встретишься. Поменялись мы с ней ролями. Теперь я уже советовала ей не изводить себя понапрасну, не унижаться, гордость свою иметь. Показать характер, перестрадать, отсечь раз и навсегда, ей же во благо. Втолковывала ей, что насильно мил не будешь и вообще заставить кого-то полюбить себя невозможно. И чем откровенней будет вешаться ему на шею, тем меньше у неё шансов, что ответят ей взаимностью, азбучная истина. Мне, кстати говоря, философствования эти к тому времени куда легче давались – с тем парнем своим уже рассталась, почти успокоилась, во всяком случае примирилась я с тем, что больше его в моей жизни не будет. Но все увещевания мои уходили как вода в песок, Мила, похоже, готова была посвятить жизнь тому, чтобы завоевать сердце своего кумира. И, должна сказать, одними вздохами и хныканьем на моём плече не ограничивалась, а однажды начудила так, что и рассказать не решусь, подруга мне всё-таки. Следа не осталось от прежней несокрушимой Милы.

Я тот день навсегда запомню, тот понедельник, когда вечером пришла она ко мне. Оживлённая пришла, деятельная, какой её давненько уже не видела. И огорошила меня тем, что завтра у неё свободный день и едет она в соседний городок, где живёт какая-то уникальная гадалка, ворожея. Рано утром туда автобусом выедет, к ночи вернётся. Умелица та чудеса творит: и завлечь может, и отвадить, семьи сохраняет, пропащих алкоголиков излечивает, редкостная сила ей дана. Мила недавно беседовала с одной женщиной, которой та мужа вернула. А подруге этой женщины мужа нашла. Так что не сказки это, не блеф, живые свидетели имеются. Причём ещё не каждого ворожея эта привечает, к ней запросто, с улицы не попадёшь, рекомендация нужна. Она, Мила, упросила ту женщину, к которой муж вернулся, чтобы адрес дала и поспособствовала. Повезло, дочка её в Милином отделении лежала, хотела Миле угодить. Я так глаза и выпучила. Всё, подумала, совсем у подружки крыша поехала. Если уж трезвейшая Мила до того докатилась, что надумала к какой-то ворожее податься, да ещё в другом городе – мало ей местных шарлатанок, все газеты и завлекалки клеенные их бредятиной пестрят, – совсем, значит, дело худо. К тому же, можно не сомневаться, в копеечку ей вся эта авантюра влетит, а Миле и без того несладко живётся – вдвоём с матерью, тоже медсестрой, не пожируешь.

– Ты что, рехнулась? – постучала пальцем по лбу. – Как ты могла поверить в эту ахинею?

– Но ведь мужа-то она действительно вернула, – стояла Мила на своём, – крыть нечем. Тот два года назад к другой ушёл, все концы оборвал, и тени надежды никакой не было. А вернулся буквально через три дня, как сходила она к той ворожее.

– И ты, значит, надеешься, что та гадалка-ворожея доктора твоего от жены отвадит, а он в твои объятья кинется?

– Да, надеюсь, – не отступает Мила. – Поверила я.

Ещё недолго пыталась я вразумить её, а