Создатель эха - Ричард Пауэрс

Интерес женщины к Марку раздражал Вебера и вызывал чувство вины за собственный. С чего бы ей так сближаться с юношей, с которым у нее еще меньше общего, чем с Вебером? Он покачал головой и провел рукой по волосам.

– Настроен я, в лучшем случае, скептически. Обычно я довольно консервативен, когда дело касается такого серьезного вмешательства. Игры с нейрохимией мозга – рисковое дело. Все равно что трясти бутыль с моделью корабля внутри, дабы починить его сломанную мачту. И в целом не сторонник ингибиторов обратного захвата серотонина. Считаю, что к ним нужно прибегать только в самом последнем случае.

– Правда? Ты, видимо, с депрессией никогда не сталкивался.

Вебер уже не был в этом уверен.

– У половины людей с положительной реакцией на антипсихотики также есть реакция на плацебо. Есть исследования, результаты которых показали, что пятнадцать минут физических упражнений и двадцать минут чтения в день так же эффективны против депрессии, как и самые популярные лекарства.

Барбара моргнула и наклонила голову.

– Я читаю по три-четыре часа в день, но не скажу, что мне помогает.

Она читала намного больше, чем он, и боролась с невидимым врагом. Он бы ни в жизнь не догадался. Но теперь это казалось очевидным.

– Да? – Вебер почувствовал, как дернулся уголок губ. – Попробуй сократить до двадцати минут.

Она усмехнулась и щелкнула себя по лбу.

– Хорошо, доктор.

– Но для Марка это, возможно, правильное решение. Единственный шанс на положительные изменения.

Вебер понимал, что это две разные вещи. Но не стал заострять внимание.

Барбара завалила его кучей вопросов. От Марка они плавно перешли к теме Капгра, затем к редупликативной парамнезии, а после – к бреду интерметаморфозы. Ее не на шутку увлекла анозогнозия – состояние, при котором пациенты не признают наличия у себя болезни или дефекта даже при предъявлении доказательств.

– В голове не укладывается. Получается, Рамачандран прав? И в мозгу каждого есть вечно неисправная система, этакий адвокат дьявола?

Женщина явно прочла не только книги Вебера. И ей не терпелось их с кем-нибудь обсудить. Он смотрел на нее и усердно слушал, чуть ли не прижав ухо к плечу, как собака. В голове бился вопрос: «Какая ты, когда прекращаешь быть собой?» С губ сорвалось:

– Как давно ты работаешь медсестрой?

Она опустила голову.

– Я не медсестра, ты же знаешь. Помогаю медсестрам. Сиделка по уходу.

Она украдкой стащила жареный лепесток с лукового цветка.

– Никогда не думала получить лицензию? Или выучиться на терапевта?

У Вебера появилась теория: вероятно, на нее тоже обрушилась волна общественного осуждения, и она провалилась в такую же, как и у него, глубокую панику. Еще одна общая черта.

– Для такого я еще новичок, совсем недавно в медицине.

– А чем раньше занималась?

Она сверкнула глазами.

– Ты словно очередной клинический случай нашел.

– Прошу прощения за бесцеремонность.

– Не стоит извиняться. Мне это даже льстит. Меня давно никто так подробно не расспрашивал.

– Обещаю больше ничего не выпытывать.

– Не надо. Если честно, то приятно обсудить… что-то реальное. Обычно у меня…

Барбара уставилась в никуда. И на секунду Вебер разглядел в ней изголодавшуюся по интеллектуальной связи женщину, выбравшую изгнание в глуши, где не доверяли интеллекту и возмущались словам. Может статься, что это – единственная причина, по которой она к нему тянулась.

– Так ты… Сама по себе? Ни друзей, ни мужа?

Она рассмеялась.

– В наши дни правильно спрашивать «сколько у тебя бывших мужей».

– Извини. Бестактный вопрос.

– Ты часто извиняешься. Еще пару раз так сделаешь, и я решу, что искренне. А так я два раза замужем была. Первый брак – временное помешательство в течение двадцати с хвостиком лет. По взаимному согласию. Второй ушел, потому что устал ждать, пока я решу, хочу детей или нет.

– Постой. Он развелся с тобой, потому что у вас не было детей?

– Он хотел наследника.

– Ты что, за короля Англии вышла?

– Мужчины часто из себя королей строят.

Вебер изучал ее выражение в попытках свести все к нейронауке и не поддаться красоте. Он представил, какой она станет в семьдесят: страдающая болезнью Альцгеймера старушка, безучастно сидящая у окна.

– Так ты не хотела детей?

– Насчет нейронных подсистем, – сказала она. – Сколько их всего? У меня складывается впечатление, что они похожи на убогую коллегию выборщиков.

Барбара его использовала. Точнее, даже не его, а доступный, набитый знаниями мозг, от которого можно оттолкнуться.

– О, вот мы и перешли к политике. Видимо, пора расходиться.

Вебер не сдвинулся с места. Они продолжили беседу, пока официантка не перестала доливать кофе. Затем продолжили на стоянке, прислонившись к его машине на ветру, шуршащем листьями. Разговор снова вернулся к Марку, к ретроградной амнезии, к вопросу о том, сохранилось ли у юноши воспоминание об аварии где-то глубоко внутри, может ли он – в теории – это воспоминание восстановить, и можно ли ему как-то в этом помочь.

– Он сказал, что был в баре, – вспомнил Вебер. – Какое-то придорожное музыкальное заведение.

Она расплылась в самой одинокой улыбке на свете.

– Хочешь съездить?

И Вебер запоздало понял, что все это время неосознанно напрашивался.

– Но сначала позвони жене, – предупредила она.

– Как ты?..

– Я тебя умоляю. Ты со мной весь вечер провел. Сказала же, что была замужем. Уже проходили.

Непостижимая женщина отошла поодаль, чтобы Вебер мог спокойно поговорить с Сильви, и наворачивала круги под фонарем, кутаясь в слишком тонкое замшевое пальто.

А затем они сели в его арендованное авто, чтобы съездить в «Серебряную пулю». Стоило завести двигатель, как радио ожило – включилась станция, которую он поймал на выезде с Линкольна. Вебер выключил приемник.

– Стой, – попросила Барбара. – Верни!

Он включил приемник и выехал с парковки на пустынную дорогу. Высокие голоса без музыкального сопровождения переплетались друг с другом на фоне тяжелых, непрерывных медных духовых. Музыка с другой планеты, антифон, утраченный образ мыслей.

– Господи, – сказала Барбара. Голос прозвучал слабо. Он взглянул на нее. Из темноты проступало напряженное выражение и блеск глаз. Она прикрылась ладонью и отвела глаза.

– Извини, – произнесла она влажным тоном. – Ох, ты слышал? Уже за все извиняюсь, как ты. Но нет, правда, извини. Ерунда. Не обращай внимания.

– Монтеверди, – предположил Вебер. – Знакомое произведение?

Она резко покачала головой.

– Ничего подобного раньше не слышала.

Барбара жадно внимала музыке, словно по радио передавали новости об иностранном вторжении. На середине припева потянулась и выключила приемник. Из города они выехали в полном молчании. Барбара вела его по проселочным дорогам жестами. Когда, наконец, снова заговорила, голос звучал непринужденно.

– То самое место. Участок Марка.

Вебер мотал головой по сторонам, но ничего не увидел. Тотальная безликость. Ландшафт, каких полно от Южной Дакоты до Оклахомы. Свет фар едва прорезал осенние сумерки, и они неслись в вечное неведение.

Музыка в баре гремела так сильно, что отдавалась в барабанных перепонках.

– Хорошо, что сегодня не топлес-вечеринка, – прокричала Барбара. – А вон группа, которая в ночь