Студеный флот - Николай Андреевич Черкашин

на годовщину эскадры. И с грустной радостью понимаешь, как важно и дорого то, что было там, на Севере и в далеких южных морях. Что это были лучшие годы жизни. И ты должен быть счастлив оттого, что они были, и были именно у тебя… Как поется в подводницкой песне:

Мы в этой гавани служили,

И служили нелегко.

Мы походами ходили,

И ходили далеко.

Расстоянье не преграда,

Нынче там, а завтра здесь.

Знали только слово «Надо!».

Знали только слово «Есть!».

Теперь, изредка собираясь вместе, мы и сами в это почти не верим: неужели это мы так плавали?! Неужели это мы избороздили все океаны планеты? Неужели это мы были так молоды и дерзки?

И если отбросить все суетное, мелкое, мерзкое, что было в нашей службе, перед глазами встанет самое памятное – «бригантина поднимает паруса». Субмарина поднимает перископ: вздыбятся валы океанского шторма, а между ними – утлый железный челнок – рубка подводной лодки, ныряющей посреди разбушевавшейся Атлантики, и хоровод молний по горизонту, и нос корабля, упрямо размалывающий накатные волны, а на мостике два твоих верных спутника, пристегнутые цепями к перископной тумбе, – вахтенный офицер да матрос-сигнальщик.

Даже когда подводная лодка стоит у причала, ты спускаешься по стальной шахте не просто в отсек, а на боевую позицию, в дот, в бункер, где в любую секунду – в любую! – и каждого – каждого без исключения – поджидает, как и на передовой, всегда внезапная, всегда шальная смерть в самом жутком техногенном образе: одного сварит в крутом пару, другого убьет высоковольтным током, взрывом, радиацией. А еще – внезапный прорыв газов, огня… Лодка выходит в море, и степень риска удваивается. Ты всегда заложник океанской ли стихии, произвола судьбы, а то и бракодела на судоверфи, вахтенного матроса-недотепы, мичмана-разгильдяя, товарища по каюте, удрученного изменой жены, или же собственной рассеянности. Ибо все перечисленное и еще больше неназванного может стать причиной взрыва, прорыва, выброса, замыкания, затопления, возгорания, провала, навала… Любой пустяк, любая неосторожность, любой промах…

Как говаривал командир Абатуров: «Спустился в люк, уже воюешь». Однако выстояли, уцелели, выжили!

Ходили мы походами… Ходили, ходили и вышли на рубеж прямого поражения цели. И цель эта – ты, и поражают тебя болезнь за болезнью, как пробоины в борту. И каждый принимает свой последний и решительный бой в одиночку.

Говорят, легендарный генерал Брусилов, умирая, крикнул свои последние слова: «Эскадрон, ко мне!» Он увидел призрак смерти и позвал свою главную защиту. Свою эскадру мы называли в шутку «эскадроном». И как бы там ни было, у каждого из нас есть право на свою великую и последнюю защиту призвать свой экипаж, свою эскадру.

И остается радоваться, что родная эскадра не исчезла бесследно в передрягах военных реформ. Как стояли в Екатерининской гавани, так и стоят подводные лодки. И пусть их немного – раз в десять меньше того, что было. Но они уходят в моря от наших причалов, от наших скал, неся в своих отсеках морские традиции Великой эскадры.

И пусть не светит достаток и покой ветеранам 4-й эскадры, светят им лишь старые навигационные звезды из бездны ночных небес, как в пору лейтенантской младости, когда созвездия отражались и на зеркалах секстантов, и на черных флотских погонах, и на коньячных этикетках.

И еще одно: ни сегодня, ни завтра, никогда подводники не будут уходить в свои подводные походы на такие сроки, на какие уходили мы. Просто не нужны уже такие автономки длиной 12 месяцев, а то и все 18.

Я никогда не пойду на Зеленый Мыс – корабельное кладбище под Мурманском, где вместе с другими боевыми кораблями и рыбацкими судами ржавеет и наша подводная лодка. Видеть остов родного корабля так же страшно, как взирать на останки близкого человека. Рано или поздно Б-409, конечно же, разрежут «на иголки». Мой товарищ и коллега, служивший на точно такой же «букашке», только на Тихоокеанском флоте, капитан 2-го ранга Владимир Тыцких написал по сему грустному поводу стихи, которые легли на душу, конечно же, не мне одному.

Весь мир играл в холодную войну.

Мы уходили молча от причала

И загоняли лодку в глубину —

И нас она из бездны поднимала.

Но, видевший в лицо вселенский мрак,

Теперь, ввиду открывшихся сомнений,

Я офицерский китель на пиджак

Сменил почти без горьких сожалений.

И командир мой бывший, и старпом,

Шинельки сняв, живут отныне с толком,

А лодка наша списана на лом,

Как говорят на флоте – «на иголки».

И, никому не предъявляя счет,

Ржавея в грязной бухте, словно в луже,

Она лежит на дне и молча ждет

Прощения за боевую службу…

Ладно лодка, она железная, хотя для экипажа корабль всегда существо одушевленное. Главное, что все непридуманные герои этих страниц худо-бедно здравствуют, и каждому можно позвонить и спросить: «А ты помнишь?..»

Москва – Полярный

1976–2018