Собрание сочинений. Том 4. 1999-2000 - Юрий Михайлович Поляков

– На одну?

– На одну. На вторую треть я влюбилась в тебя, когда твоя Дашка выскочила замуж.

– При чем тут Дашка?

– Понятия не имею. Но как только Тамара сказала, что твоя дочь выходит за какого-то офицера, я сразу почувствовала – еще на одну треть. Получилось две трети.

– А третья треть?

– Это когда ты нашел «банк Росси». Я подумала: а он у меня еще и талантливый!

– У тебя?

– У меня. Третья треть сразу и заполнилась.

– И ты решила, что именно я стану твоим первым мужчиной?

– Да. И я буду выполнять все твои желания. А ты – мои.

– А если первый мужчина хочет еще раз выполнить твои желания?

– Нет, что ты! – испугалась Вета. – В первый раз второй раз исключается. Все должно зажить – через три-пять дней, в зависимости от восстановительных способностей организма.

– Это ты тоже прочитала? И где же?

– Есть такая книжка – «Молодоженам под подушку».

– Ну как же!

– Ты знаешь?

– Конечно, у нас, сокрушителей девственности, это настольная книга. Но там в главе «Дефлорация» про три-пять дней ничего не написано. Зато там есть про «радостно-благодарное чувство отдачи любимому человеку». Ты чувствуешь радость отдачи?

– Конечно. – Она поцеловала его руку. – Но про три-пять дней написано в главе «Первая брачная ночь». Ты просто до нее не дошел.

– А в этой главе, случайно, не написано, что мужчина после первой брачной ночи, даже если это происходит днем, обычно очень хочет есть?

– Написано. Но только в главе «Секс и питание». У меня в печке пицца с креветками!

– Отлично. Встаем?

– Нет, погоди… Закогти меня!

– Что-о?

– Обними меня крепко-крепко, так, чтобы косточки хрустнули!

Сидя в метро, Башмаков приставлял к лицу пальцы и вдыхал Ветин женский, еще пока полузнакомый запах. От произошедшего у него осталось очень странное послечувствие. Словно бы он с помощью дурацкой инструкции, наподобие тех, что прилагаются к кухонным агрегатам («…поверните винт 12–6 до отказа, а потом вращайте его по часовой стрелке, пока не достигнете предусмотренного пунктом 8-г результата…»), так вот – словно бы он с помощью такой дурацкой инструкции пытался проникнуть и даже, кажется, немножко проник в самую жгучую и знобкую тайну жизни…

Когда он вошел в квартиру, с кухни донесся строгий Катин голос:

– Не раздевайся!

Башмаков вспотел раньше, чем успел подумать:

«Че-ерт! Не могла же она узнать… Откуда? Видела с цветами?»

– Тунеядыч, мусоропровод засорился. Вынеси ведро на улицу!

31

«Вообще-то странно, что Катя ничего не заметила! Странно…»

Эскейпер посмотрел на бочонок: пойманный «сомец» уже успокоился. То-то! Все три рыбки лежали на стеклянном дне, сблизившись усатыми рыльцами, точно заговорщики. Башмаков глянул на часы – скоро приедет «Газель». И что делать? Вета исчезла. Дашка родила. Катя ничего еще не знает. Узнает – возьмет отгулы и полетит к Дашке. Конечно, правильнее всего было бы сейчас вылить сомиков назад в аквариум… (Ишь ты, зашевелились, телепаты чешуевые!) Рассовать вещи по местам. И отложить побег. Нет, не отменить вообще – это невозможно! – отложить, пока все разъяснится. А главное – поговорить с Катей. Сказать ей:

– Видишь ли, Катя, я встретил девушку…

– На щечке родинка, полумесяцем бровь?

– Я серьезно.

– И я серьезно. Ты хочешь, чтобы я, как в дурной молодости, на дверях распиналась? Этого не будет. Тапочкин, ты свободен, как Африка!

Эскейпер был уверен в том, что разговор с Катей будет именно таким. В их супружеских отношениях, особенно после его болезни, появилось нечто новое и непривычное. Это трудно объяснить… Раньше они напоминали Адама и Еву, которые, переругиваясь и перепихивая друг на друга вину за вылет из рая, искали на чуждой земле место для жизни, строили шалаш, радовались убогим плодам земным, потом в сладострастных стонах зачинали ребенка, растили его… И у каждого – и у Башмакова, и у Кати – непременно где-то в глубине теснилась мысленочка: а ведь с другой (с другим) строить шалаш, радоваться убогим плодам земным, зачинать в сладострастных стонах ребенка и растить его было бы, наверное, радостнее, острее, милее… Но вот в этом вечном сомнении прошли годы, полупрошла жизнь – и они стали похожи на стареющих Адама и Еву, приглядывающих местечко, где рыть себе последнюю, окончательную землянку.

В их разговорах все чаще мелькали слова о будущих внуках, о том, кто каким противным и мерзким будет в старости, о том, что стареть надо дружно и взаимно вежливо. Даже размеренные предсонные объятия стали своего рода плотскими заверениями друг друга в будущей пожилой и верной дружбе. Конечно, это исходило прежде всего от Кати. Она стала вдруг стремительно ускользать в сладкое состояние предстарости, увлекая и утягивая за собой Башмакова. Он поддавался, утягивался, и между ними устанавливалась новая гармония, нежно-насмешливая и спокойно-доверительная, какой прежде не было. И Олег Трудович сознавал, что Катя, простившая ему прошлые молодые измены, никогда не простит предательства этой новой, нарождающейся гармонии совместного старения. Да он и не помышлял о такой измене, если б не Вета…

Вернувшись тогда, в первый раз, от Веты, он долго сидел на кухне (якобы смотрел фильм), а сам думал о том, что все случившееся нужно прекратить сейчас же, обратить в какую-нибудь жестокую, обидную шутку, мол, просьба удовлетворена – и в добрый путь! При этом еще так улыбнуться, чтобы она обиделась, смертельно обиделась. В противном случае ничем хорошим это не кончится. Так говорил разум. Но тело, его подлое, вышколенное бегом и выдиетченное до юной стройности тело, ныло и попрошайничало: «Ну, еще один раз. Ну что тебе стоит! Я же еще ничего не почувствовало. Я хочу почувствовать, как ее руки научатся обнимать, губы целовать, а тело содрогаться от счастья! Ну что тебе стоит!»

«Хорошо, – согласился Башмаков с телом, – еще один раз. В крайнем случае – два…»

В субботу утром раздался телефонный звонок. Катя была в ванной – перестирывала гору белья, накопившегося за время неработоспособности «Вероники». Башмаков сидел на кухне. Все утро телефон звонил не переставая. Сначала он поговорил с матерью, интересовавшейся вестями от Дашки. Потом его долго терзала подъездная активистка по поводу домофонов:

– В конце концов, нужно провести тайное голосование. И пусть меньшинство подчинится большинству!

– Конечно, – согласился Олег Трудович, припоминая, что в истории как раз наоборот: большинство всегда подчинялось меньшинству.

Когда раздался очередной звонок, Башмаков, раздосадованный этой телефонной канителью, отозвался с раздражением:

– Алло!

– Это я, – сказала Вета взволнованно. – Ты можешь слушать?

– Могу.

– Я с папой улетаю на Кипр. На переговоры. Буду переводить. Вернусь в среду. Я страшно соскучилась.

– Я тоже.

– Пока!

– Пока…

– Это кто был? – спросила Катя, вдруг появляясь из ванной.

На все предыдущие звонки она, между прочим, не обратила никакого внимания.

– С работы, – буркнул Башмаков.

До среды оставалось достаточно времени, чтобы пораздумать о том, как теперь вести себя с Ветой. После тяжелых и продолжительных размышлений Олег Трудович решил изобразить некую невольную вовлеченность зрелого мужчины в вихрь девичьего легкомыслия. Так бывает на какой-нибудь офисной вечеринке, когда лихая соплюшка-секретарша поднимает из кресел пузатого чиновного мужчину и заставляет его вертеться-извиваться в неведомых и чуждых ему тинейджерских телометаниях. И он из вежливости, а также из возрастной философичности не сопротивляется.

В среду, едучи в банк, Олег Трудович вдруг подумал о том, что все теперь зависит от того, какие сегодня у Веты будут глаза. Вообще в отношениях между мужчиной и женщиной очень важна эта первая послепостельная встреча, а главное – первое послепостельное выражение глаз. У падшей студентки Кати в глазах появилось ожидание, исчезнувшее после свадьбы. У несчастной Нины Андреевны – нежный просительный укор. (Боже, за что же ее так жизнь измызгала?) В черных глазах Веты, караулившей Башмакова возле контрольно-пропускных стаканов, пылал восторг любви – болезненно-яркий, как ночная электросварка.

– Я была у врача! – шепнула она и крепко сжала протянутую руку. – Мне уже можно!

– Поздравляю.

– Знаешь, что мне сейчас хочется больше всего?

– Что?

– Поцеловать тебя у всех на глазах!

– Попробуй!

– Когда-нибудь попробую…

С утра Башмакова вызвали в Научно-исследовательский институт истории рыночных реформ в России (НИИ ИРРР), расположенный в красивом отреставрированном особняке XVIII века. Когда, разобравшись с неисправностью, он возвращал проглоченную карточку откормленному историку, тот возмущался, мол, никогда