Город и псы - Марио Варгас Льоса

прямоугольном газоне, на углу улицы Диего Ферре, и казалось, будто ничего не изменилось, язык и жесты были ему знакомы, жизнь представала такой гармоничной, вполне сносной, время текло без потрясений, нежное и заманчивое, как темные глаза незнакомки, которая так мило с ним шутила, маленькой и мягкой, с ясным голосом и черными волосами. Никто не удивлялся, как он вырос за время отсутствия, потому что все они выросли, мальчики и девочки увереннее обустроились в мире, но атмосфера сохранилась, Альберто угадывал прежние треволнения: спорт, вечеринки, кино, любовь, тонкий юмор, продуманная ирония. Альберто грезил наяву. Всего пара минут – и покинутый им мир распахнулся ему навстречу и без вопросов принял обратно в свое лоно, словно все три года кто-то неусыпно охранял причитавшееся ему место. Он вернул себе будущее.

– И ты не стеснялся? – спросила Марсела.

– Чего?

– Появляться с ней на улице.

Кровь прихлынула к лицу. Как объяснить, что он не просто не стеснялся, а, наоборот, страшно гордился, когда шел рядом с Тересой? Как объяснить, что стеснялся он в то время только одного: что он сам – не такой, как Тереса, не из Линсе и не из квартала Под-мостом, что в Леонсио Прадо обитателей Мирафлореса, скорее, презирают?

– Нет, – сказал он, – не стеснялся.

– Значит, был в нее влюблен, – заключила Марсела. – Ненавижу тебя.

Он сжал ее ладонь. Ее бедро коснулось его бедра, и Альберто обожгло желанием. Он остановился.

– Нет, – сказала она, – только не здесь, Альберто.

Но не отстранилась, и он долго целовал ее в губы. Когда они отпрянули друг от друга, Марсела вся разрумянилась, глаза ее горели.

– А как же твои родители? – спросила она.

– Что мои родители?

– Как они к ней относились?

– Никак. Они про нее не знали.

Они шли по бульвару Рикардо Пальмы, по центральной аллее, в прерывистой тени высоких деревьев. Им встречались прохожие, под навесом стояла цветочница. Альберто теперь не обнимал Марселу за плечо, а держал за руку. Вдали сплошная вереница машин вливалась на проспект Ларко. «На пляж едут», – подумал Альберто.

– А про меня знают? – спросила Марсела.

– Да, – сказал Альберто, – и они от тебя в восторге. Папа говорит, ты настоящая красавица.

– А мама?

– Тоже.

– Правда?

– Конечно, правда. Знаешь, что папа на днях предложил? Чтобы я до отъезда позвал тебя с нами как-нибудь в воскресенье на южные пляжи. Поедем вчетвером – мои родители и мы с тобой.

– Ну вот, – сказала она, – вот ты и заговорил об этом.

– Да я ведь буду каждый год приезжать. На все каникулы – это три месяца в году. И вообще быстро отучусь. В Штатах – не так, как у нас. Там все лучше налажено, и университет не отнимает столько времени.

– Ты дал слово, что не станешь об этом говорить, – обиженно сказала Марсела. – Ненавижу тебя.

– Прости меня. Я не нарочно. Кстати, мои родители теперь отлично ладят.

– Да, ты рассказывал. И что, твой папа из дома не ногой? Это он во всем виноват. Не понимаю, как твоя мама его терпит.

– Он немного угомонился, – сказал Альберто. – Они подыскивают новый дом, поудобнее. Но иногда он все-таки удирает и объявляется только на следующее утро. Такой уж он – ничего не поделаешь.

– А ты не такой, как он?

– Нет, – сказал Альберто, – я очень серьезный.

Марсела взглянула на него с нежностью. Альберто думал: «Я буду прилежно учиться и стану хорошим инженером. Вернусь, поступлю на работу к отцу, куплю кабриолет, большой дом с бассейном. Женюсь на Марселе и заведу кучу любовниц. Каждую субботу буду ходить на танцы в «Гриль-Боливар», а еще много путешествовать. Через несколько лет и не вспомню, что был в Леонсио Прадо».

– Ты чего? – сказала Марсела. – О чем задумался?

Они стояли на углу проспекта Ларко. Людей вокруг прибавилось – было много женщин в светлых блузках и юбках, белых туфлях, соломенных шляпах, солнечных очках. Автомобили с откидным верхом проносили мимо смеющихся и болтающих людей в купальных костюмах.

– Ни о чем, – сказал Альберто. – Не люблю вспоминать училище.

– Почему?

– Меня там вечно наказывали. Не очень-то приятно.

– Мой папа недавно спрашивал, – сказала Марсела, – почему тебя отправили в это училище.

– Чтобы за ум взялся, – сказал Альберто. – Папа сказал, мол, это с монахами я могу шутки шутить, а с военными не получится.

– Богохульник он, папа твой.

Свернули на проспект Арекипа. На углу Второго мая из красной машины кто-то прокричал: «О-о, о-о, Альберто, Марсела!» Они мельком увидели машущего им парня и помахали в ответ.

– Ты знал, – сказала Марсела, – что он расстался с Урсулой?

– Серьезно? Нет, не знал.

Марсела завела подробный рассказ о разрыве. Альберто слушал невнимательно – ему вдруг вспомнился лейтенант Гамбоа. «Наверное, до сих пор в горах. Он пытался мне помочь, а его за это услали из Лимы. И все потому что я пошел на попятный. Ему, может, и повышения теперь не дадут, так и застрянет в лейтенантах. Просто потому, что положился на меня».

– Ты меня вообще слушаешь? – сказала Марсела.

– Конечно, – сказал Альберто. – А потом что?

– Потом он ей названивал, названивал, но она, как только узнавала его по голосу, трубку бросала. Ну и молодчина, правильно?

– А то! – сказал Альберто. – Молодчина, еще бы.

– А ты смог бы так поступить, как он?

– Нет, – сказал Альберто, – никогда.

– Не верю, – сказала Марсела. – Все парни одинаковые.

Они снова оказались на Весеннем проспекте. Вдалеке увидели машину Плуто. Сам он стоял рядом и делал угрожающие жесты. На нем была ярко-желтая рубашка, подвернутые до щиколоток брюки цвета хаки, мокасины и бежевые носки.

– Ну вы нахалы! – прокричал он. – Совесть есть у вас?

– Какой же он миляга! – сказала Марсела. – Обожаю его.

Она подбежала к Плуто, и тот принялся в шутку ее душить. Марсела заливалась смехом, и от ее смеха, словно от фонтана, жаркое утро свежело. Альберто улыбнулся, и Плуто ласково хлопнул его по плечу.

– Я уж думал, ты ее похитил, дружище, – сказал Плуто.

– Подождите минутку, – сказал Марсела. – Схожу возьму купальник.

– Поторапливайся, а то уедем без тебя, – сказал Плуто.

– Да, – сказал Альберто, – поторапливайся, а то уедем без тебя.

– А она что сказала? – спросил Тощий Игерас.

Она замерла, как громом пораженная. Забыв на миг про свое смущение, он подумал: «Она меня помнит». В сером свете, падавшем, словно редкий дождик, на эту широкую и прямую улицу в Линсе, все выглядело каким-то пепельным: вечер, старые дома, степенные прохожие, одинаковые столбы, неровные тротуары, пыль, висевшая в воздухе.

– Ничего. Просто глаза большие сделала и смотрела испуганно, как будто и вправду