Дом из парафина - Анаит Сагоян

Не то чтобы кастрюли из кухни в ванную таскать приятно было. Но роднее, что ли. По-заправски взял так обеими руками и солидно пошел. А тут сиди, ешь этот пластиковый хлеб с ровной котлетой, да еще после себя сам поднос выноси. В Тбилиси негоже так себя в кафе вести. Гнилая Европа – она же скоро вымрет, подносы за собой вынося…

Чтобы не врезаться в такси, маршрутка экстренно затормозила, и Сандрика сильно подало вперед. Полдюжины пассажиров завалились на него по принципу домино, и он крепче ухватился за поручень. Когда таксист впереди словил своих пассажиров и лениво двинулся дальше, за ним покатилась и маршрутка, прижатая слева плотным потоком. У тбилисских маршруточников самый изощренный мат: пестрая смесь русского и грузинского с искусным внедрением лишних гласных звуков между согласными.

Как только опасность миновала, маршруточник почти безотчетно дотронулся до маленькой наклейки-иконы Богоматери на приборной панели. Вокруг нее нежились полуголые фотомодели на фоне пышных пальм, с не менее жертвенным взглядом. Сандрик всматривался в эпизодическую прелесть этого женского ансамбля, пока не сошел у огромного крытого рынка, где жизнь казалась живее, чем где-либо еще.

Вдоль лавок толпились медлительные покупатели. С сомнением скоблили антикварные ложки, сбрасывали цену фаянсу. По ходу вспоминали своих дедов и бабок: те, мол, серебро в специальных футлярах хранили. Что же вы тогда по наши ложки сюда пришли? – интересовались лавочники. – Ну, пришли поглядеть, нельзя? – А вы их не скоблите – серебро нежное.

Но в Тбилиси ценились не только серебро и золото. Куртка из настоящей кожи считалась новой качественной ступенью жизни. Это через два десятка лет все станут носить «кожзам», лишь бы модный покрой был. А раньше мода была на качество. Оставайся нищим или набирайся хватки и богатей, а куртка твоя должна быть из кожи: кожанка впечатляет, слегка пугает. Человек в кожанке вызывает тревожный переполох. И для этого не нужно обходить бутики со штучным товаром. Достаточно выйти на крытый рынок, который простирается в длину параллельными рядами. Крайние ряды никто не воспринимает всерьез: там проворные цыгане и нехваткие старики продают старые предметы роскоши или под нее халтурный новодел. А вот черные кожанки всегда располагаются в самом конце злачного центрального ряда. Ты как бы проходишь все уровни, где тебе по мере возрастания предлагают способы самоутверждения: все начинается с ажурных женских трусов, сложенных друг за другом, как канцелярские папки.

Далее обычно идут прилавки с кофточками в горошек или полоску и свитерами с обязательным роскошным вырезом на груди и мудреной вязкой. Что бы здесь ни примерила женщина, ей обязательно скажут, что теперь она выглядит очень импортно. Выглядеть «импортно» в Тбилиси – это залог успеха. В те годы в Тбилиси было так мало туристов, что никто из наших даже не догадывался, что там, «в европах и америках ихних», носят сплошь функциональную одежду, а «импортность», почерпнутая из нескончаемого потока сериалов, где женщины ходят по дому на шпильках, а мужчины мажут волосы гелем и садятся обедать за огромный семейный стол, – это не та будничная импортность, которой на самом деле обложился среднестатистический иностранец.

И ты продвигаешься дальше, вдавливаясь в проемы меж крепких плеч и бедер, а здесь очередной прилавок теперь уже мужских футболок, на которых Дольче и Габбана написали свои имена шрифтом «Баухаус», а «Абидас»… «Абидас» тоже все написал, и вполне себе. Три полосочки наискосок. И здесь самое важное – ни за что не задаваться вопросом подлинности, чтобы не портить настроение в первую очередь себе. Правила игры просты, и если им незатейливо следовать, то жизнь кажется куда проще, и Dolce amp; Gabbana на всю спину – это теперь не столько ярлык и фирменный знак характерного стиля и качества, сколько упоминание прекрасного, хоть «Баухаусом», хоть с одной «Ь», ощущение своей хотя бы косвенной, пусть совсем не подлинной причастности к прекрасному.

Вот с джинсами все обстоит сложнее, особенно у девушек, потому что все продавцы джинсов в Тбилиси девяностых – молодые мужчины, которые нарочно не обустраивают свои примерочные кабинки насущными условиями для примерки. Все они будто сговорились между собой не вешать в кабинках зеркал, чтобы периодически заглядывать через занавес или, слегка приподнимая его, спрашивать: «Ну как, сестричка, зеркало заносить?» Обращение «сестричка» придает неловкой ситуации ненавязчивые доверительные нотки. А «сестричка» стоит босыми ногами на пыльной картонке и вспоминает семейный обед мужчин с лакированными волосами и женщин с ослепительными ожерельями на загорелой груди. Потому что в темную фанерную кабинку сейчас войдет «братишка» с куском зеркала и голодными глазами.

По пути к кожанкам обязательно наткнешься на стенку, полную бумажников, упирающихся рядами в самое небо. Тот же «Баухаус» и опечатки, но кожа, главное, натуральная. И кожей пахнет все сильнее. Вот пошли сапоги, один кожанее другого. Тут же отдел всевозможных средств для полировки обуви, чтобы кожа блестела. Еще несколько шагов, и вот они: счастье и предвкушение пахнут кожей, все окунаются носами в ряды курток, чтобы надышаться жизнью. Черные, совершенно квадратные, кожанки оцепили тебя со всех сторон, а мимо них расхаживает гордый хозяин-перекупщик, вертя зажигалку меж пальцев. Оскорби его: спроси, не дерматин ли у него на прилавке? И вот он подзывает тебя, чиркает зажигалкой и подносит ее к кожаному рукаву. Не горит, не плавится: кожа. Фирма! И ты просишь потушить огонек, потому что все еще думаешь купить этот черный квадрат, чтобы припадать подбородком к плечу в душной маршрутке и вбирать ноздрями ощущение кожаной жизни, чтобы оно в тебе задерживалось, растворялось и преломлялось, пока снова не померкнет.

Сандрик протиснулся глубже в ряд. Показались дешевые лампы, светильники, свечи. Здесь обычно располагается товар, который хорошо идет после намозолившей глаза дорогой кожи: ты ее или покупаешь, или нет, но у тебя точно остается ощущение опустошенности: в кошельке или в душе. И тогда важно показать тебе что-то утешительное, ненакладное.

– Лампы керосиновые продаете? – Сандрик склонился к лавочнику через набитый утварью стол.

– Зачем лампы? Что за прок с них? Только керосин жрут. Смотри, какие свечи у меня! Купи десять – на всю зиму хватит.

– Шутите, батоно?[2] Десять нам и на неделю не хватит. Вы мне зубы заговариваете, – Сандрик машинально потянулся рукой к карману куртки: прохожие протискивались между рядами, выталкивая его вместе с собой вперед. Молния на кармане была закрыта, и Сандрик снова отвлекся на владельца лавки. Тот расхохотался, а потом мельком посмотрел Сандрику за спину, дернул бровью и стал вдруг бойко завоевывать его внимание:

– Вот смотри: горит свеча, парафин стекает. И огарки