Необитаемая - Татьяна Млынчик

немцев, длинноволосый Мозес, привез с собой гитару и принялся на ней бренчать. Я сидела в кресле на террасе, пить мне было нельзя, я потягивала яблочный сок и пела вместе с Мозесом. Мне было немного грустно, и я рассказала Мозесу о том, что сделала. Он помолчал, а потом заиграл «Knockin on heaven’s door».

Через неделю я сдала последний экзамен. Думать о произошедшем в клинике не хотелось. Эти недели потребовали сильной концентрации, а когда всё кончилось, захотелось просто насладиться петербургским летом.

После закрытия зачеток мы с подругами гуляли по городу – и оказались около БКЗ Октябрьского, где часто тусовались еще со школы. Тут зависали скейтеры, и один из них, парень по кличке Швед, уже давно оказывал мне знаки внимания.

Высокий, со слегка азиатским лицом, копной кудрявых волос и черными выразительными бровями, Швед был из тусовки постарше, и мне льстило, что он мной интересуется. Вася тоже пытался кататься на скейте, но был полным и неуклюжим. Когда я наблюдала его потуги на доске, мне становилось неловко. Швед же катался на скейте как профик. Он прыгал через шесть ступенек, щелкал доской о мрамор покрытия перед БКЗ, раз – и нос доски оказывался у него в ладони.

В тот вечер мы тусовались в одной компании, болтали, сидя на ступеньках, пили пиво, а потом Швед пригласил всех к себе – он жил в двух кварталах от БКЗ. У него оказалась небольшая квартира с огромными окнами, выходящими на Суворовский проспект. Все толпились на кухне и балконе, а я ушла вглубь квартиры, и в одной из комнат принялась рассматривать вереницу компакт-дисков с рэпом на полке, а потом приоткрыла дверцу шкафа, чтобы посмотреть на себя в зеркало. Швед зашел в комнату и захлопнул дверцу – так, что вместо себя я увидела его, – а потом взял меня за подбородок, так же ловко, как нос скейта, и поцеловал – нежно, мастерски. Мое тело ослабло; я еле устояла на ногах.

Потом все стали расходиться, мои подруги тоже засобирались. «Уверена, что хочешь остаться?» – прошептала мне на ухо одна из них. О да, я была уверена. Мы с ним вышли на балкон посмотреть, как ребята идут в разные стороны по Суворовскому и Советским улицам, и он снова меня поцеловал. Потом мы вернулись в комнату – и занялись сексом.

В моей голове мелькали мысли о том, что с аборта еще не прошло двух недель, в течение которых половая близость была противопоказана. Но реальность – грохочущий RNB, свет белой ночи, заливавший комнату через два огромных окна и облизывавший листья комнатных растений, улыбка Шведа, родинка над его губой, – накрыла меня волной, и это было гораздо сильнее, чем какие-то там показания.

Утром я умылась, оделась, попрощалась со Шведом и отправилась домой. По дороге купила ландыши. На эскалаторе вдыхала их аромат – и читала смски, которые уже начал писать мне Швед.

Мне не хотелось решать, что делать с Васей. Решать больше ничего было не нужно. Впереди было всё лето, прогулки, Швед со своим прищуром из-под кепки, поездка в Италию.

Иногда я писала в дневнике что-то про аборт, но рефлексия эта была искусственной. Сочинение на тему «Как я провела свой первый аборт».

Аборт – это плохо.

Аборт – это страшно.

Аборт – это убийство?

В пять недель у него уже есть душа?

Как я решилась на аборт?

Это встает со мной по утрам и ложится со мной в постель по вечерам.

Как там полагается думать об этом? Как о страшном секрете? В реальности ничего такого я не испытывала. Я пыталась нацепить на себя маску этих переживаний, показать окружающим, что пережила нечто жуткое. В то время как на самом деле мне тогда было по большей части наплевать. Всё было позади.

Позже я пыталась отыскать внутри себя ответ на вопрос: может, на самом деле, я хотела тогда родить, а мне не дали? Может, я сделала это, чтобы быть удобной родителям, от которых зависела, боясь потерять блага, которыми они одаривали меня с рождения? При желании можно было бы подверстать события того лета под такую версию, но только всё это было бы фарсом.

Ни грамма сожаления тем летом я так и не испытала. А испытывала я – радость, чистую радость от того, как на меня смотрел самый красивый парень на БКЗ, радость от купания в озере на даче, радость от поездки в Италию и походов по клубам, где мы с подругой танцевали до утра, от поездки на машине в Венецию с парнями из Амстердама, с которыми подружились…

А потом, когда я вернулась и встретилась с Васей, мы случайно оказались в одной компании со Шведом. Я глазами показала на своего парня. Швед улыбнулся, я тоже.

Через несколько месяцев я наблюдала за их дракой. Вася узнал о Шведе, но сообщил, что, несмотря на измену, останется со мной. Я тоже не спешила уходить – мы встречались несколько лет. На каком-то из сборищ, во дворах около Невского, он отвел Шведа «на разговор». Сначала повысились тона, потом один толкнул другого. Швед был высоким, а Вася – тяжелым. Их никто не разнимал, потому что все знали о предмете драки. Я наблюдала, как они катаются по земле, – и ни о чем не жалела. Зрелище было что надо. Если из-за вас никто никогда по-настоящему не дрался – яростно, кроваво, – спровоцируйте это; не пожалеете, обещаю.

Променяла бы я это на ту залитую светом комнату, что представлялась мне, оставь я ребенка?

Да ни за что. Ни за что.

Глава 3

Злые духи

Пожалуй, увидь ту драку мой муж, профессиональный боксер, – он бы снисходительно посмеялся. Пьяная возня, да и только.

Через десять лет я вышла замуж за человека, который коренным образом отличался от парней моей юности. Он не признавал алкоголь и был спортивным наставником сотен человек. Куда бы мы ни шли, всюду встречали его учеников. Я словно оказывалась в романе Паланика, когда официант в ресторане отказывался приносить нам счет под предлогом того, что касса сломалась, а сам тайком давал пять моему спутнику, на поклоне после спектакля актер приветствовал его, потрясая кулаком в воздухе, а батюшка на воскресной службе вставлял в проповедь историю своего первого выхода в ринг и лукаво поглядывал на моего Костю.

Мой муж не стал бы подкатывать к чужой девушке, целовать ее около полок с дисками, не стал