Тайны сумасшедшего дома - В. Я. Жук

В. Я. Жук

Тайны сумасшедшего дома

I.

Где моя табакерка?!...

За гранью мышления есть также своя жизнь. Сумбурная, стихийная, но все же жизнь, с различными оттенками и массой явлений, в большинстве непонятных, диких, но интересных с чисто психологической стороны. Ну хотя бы со стороны, представляющей огромную загадку, а именно: как дошли они до жизни такой!.. Помнится история знаменитого артиста Ч. Видеть мне его пришлось во время посещения одной из психиатрических лечебниц Петербурга. Жутко как то вспоминать о встрече с ним. Всклокоченный, с безумно диким взглядом, блуждающим во все стороны, он метался по камере и жалобно-тоскливым голосом не переставая твердил: „Где моя табакерка“. Несложна и обыкновенна история его сумасшествия, но вместе с тем страшно делается, когда подумаешь, до какой степени доводит жизнь с ее страстями, стремлениями и различными явлениями.

Ч. имел дивный голос. Им он создал себе карьеру, и в нем было все его обаяние. „Ничто не вечно под луной“, а голос менее всего. Шли за годами годы, и голос стал падать. Как умный артист, он сознавал, что вся его сила, нее его обаяние было в голосе. И толпа поклонников, и овации, и подношения — все явилось результатом очарований, навеянных его пением. Чувствуя, что уходит его голос, он мучился, мучился безумно. Мысль о том, что ему уж не придется видеть эти тысячи устремленных на него глаз, море голов, эти аплодирующие руки — сверлила его мозг и не давала ему ни на минуту успокоиться.

В огромном театре был торжественный спектакль. В бенефис артиста Ч шла его любимая опера. Публика буквально заполнила весь театр. Взвился занавес и артист начал петь свою арию. Но что это?.. Голос начинает изменять. Артист начал хрипеть. Где то, раздалось шиканье... Артист умолк, умолк оркестр. Мучительная улыбка пробежала по лицу певца. Еще минута и он бросился к оркестру с криком „Играйте“!.. Оркестр снова заиграл и артист снова стал петь! Да и как он в ту минуту запел.

Никто, никогда не запомнит столь дивно звучащего голоса и столько души. Слезы текли из глаз слушателей, а когда он кончил петь, театр задрожал от рукоплесканий... Зарыдал артист... и вдруг схватившись за грудь диким, нечеловеческим голосом закричал: „где моя табакерка?!“. Там голос зарыт. И до сих пор он продолжает все твердить: „где моя табакерка?“...

II.

Не отдам никому!..

В женском отделении психиатрической лечебницы профессор указал мне на одну красивую девушку. В безумном взгляде ее чудилось что-то дикое и вместе с тем притягивающее. И страшны и увлекательны были эти глаза, приковывающие и отталкивающие в одно и тоже время.

Вот, — говорит он, — смотрите! Только сегодня мы ее перевели из буйного в полуспокойное отделение. Ее болезнь — следствие неудачной любви. Пришло время учиться и ее отдали в одно из закрытых учебных заведений. Вышла она оттуда, как обыкновенно, без житейского опыта, больше без абсолютного знания жизни.

По выходе из учебного заведения она сразу же столкнулась с жизнью лицом к лицу. В скором времени умерла ее мать, а отец бросил ее на произвол судьбы, и поплыла она на жизненной ладье „без руля и без ветрил“.

Столкнулась случайно с красивым молодым человеком и влюбилась в него до самозабвения. Он сделался для нее кумиром, единственным человеком, чьими мыслями она дышала. Ему она как-то сразу, без раздумья, отдала и душу, и тело, и всю себя. Он обманул ее... Воспользовался ее доверчивостью, ее глубокой, безрассудной любовью и оттолкнул... Тяжелый удар лишил ее мысли, и вот она очутилась по ту сторону разума.

И теперь она с диким видом, в белом халате, с распущенными волосами и страдальческим выражением лица твердит, как затравленная, вспугнутая птичка: „Не отдам никому! Не отдам никому...“ Душу щемит. Сердце обливается кровью и скорбь охватывает, а взгляд блуждающий преследует непрестанно, назойливо.

III.

В кошмаре страстей

Невдалеке от нас, вперив взор в землю, что-то тихо бормотал под нос человек лет 50. — Этот помешался на почве семейных неурядиц, — заявил мне профессор.— Здесь у нас он уже три года и только недавно переведен из буйного отделения, — Я всмотрелся в его лицо. Тот же обычный блуждающий взгляд, а в фигуре его что-то забитое. Поминутно озирается, то плачет, то смеется и все приговаривает: Ваня, Ванюшенька, Ваничка... Заплачет и вдруг, дико озираясь по сторонам, кричит: Убью!.. И жутко, страшно смотреть на него в ту минуту.

Как дошел он до жизни такой?

Его история — легендарная страница в истории жизни, тяжелая картина кошмарных явлений времени. Погубила его ревность безумная, безудержная, нечеловеческая ревность.

В одном из хуторков благодатной Малороссии, под южным небом, утопая в вишневых садах, живописно раскинулся маленький хуторок. Окутанный деревьями, стоял барский дом старинного типа. В домике этом жил отставной полковник с 19-ти летним сыном. Отец души не чаял в своем сыне. Любил его, лелеял и берег, как зеницу ока... И сын любил отца... Жили одиноко, редко кого посещали, но им никого и не нужно было. Они оба были полны своей любовью. Редко было возможно найти более привязанных друг к другу, чем эти два существа — отец и сын. Все шло до тех пор, пока на пути их не стала женщина. Недаром многие говорят, что женщина принесла человечеству много бед. В жизнь отца и сына ворвалась женщина и разрушила весь покой. Тихую жизнь превратила в ад...

Случайно встретили они ее и сердца юноши и человека преклонных лет заговорили. Пожилой полковник на закате дней полюбил безрассудно, как бывает часто с людьми его возраста; вспыхнул первый огонь любви и в душе его сына. Злая, коварная женщина все это видела и разжигала, и одного и другого искусственно возбуждала ревность.

Друзья превратились в врагов. Особенно ревновал отец. Ревность его доводила до безумия. Он стонал, скрежетал зубами, рвал на себе волосы и в исступлении бессвязно кричал: Убью!.. Убью!.. И убил...

Был вечер прохладный, летний вечер. Сын сидел в беседке, в саду, близ дома, а отец сидел на веранде и углубился в думы, Мимо промелькнула, тень и направилась к беседке. Вся кровь бросилась в голову. Безумная мысль охватила... Схватил топор и бросился к беседке...

В беседке сидели двое, нежно прижавшись друг к другу и