В гостях у турок. Под южными небесами - Николай Александрович Лейкин

– Ву пермете, мадам?

– О, же ву зан при, монсье[163], – откликнулась турчанка, к немалому удивлению всех.

– Мерси, – еще раз поклонился ей Николай Иванович и покачнулся на хмельных ногах.

– Пьяная морда! – бросила мужу приветствие Глафира Семеновна.

– А вот хоть и пьяная, а все-таки с турчанкой поговорил, а ты нет! – похвастался муж. – Поговорил… И сегодня же вечером напишу Василью Кузьмичу письмо, что так, мол, и так, с настоящей турчанкой из гарема разговаривал. Бом се агреабль… ле мезон…[164] – снова обратился он к турчанке, похвалив вид, открывающийся на берегу.

Но вдруг с противоположного конца палубы послышался гортанный выкрик. Кричал какой-то старик-турок в феске, чистивший себе апельсин. Слова его относились к турчанке, и по выкрику их и лицу турка можно было сообразить, что это не ласковые слова, а слова выговора. Турчанка тотчас же сконфузилась и отвернулась от Николая Ивановича. Карапет тотчас же подскочил к Николаю Ивановичу и сказал ему:

– Ага! Попался, дюша мой! Вот и тебе досталось, и турецкого даме досталось.

Тот опешил:

– Да разве он это мне?

– И тебе обругал, и ей обругал, дюша мой, эфендим.

– За что?

– Ты не смей с турецкого дама разговаривать, а она не смей отвечать. Вот теперь и съел турецкого гостинцы.

– А как бы я рада была, если бы этот старик-турок тебя побил! – проговорила Глафира Семеновна. – Да погоди еще, он побьет.

– Да что же, он муж ее, что ли? Неужто я на мужа напал? – спросил Николай Иванович Карапета.

– Зачем муж? Нет, не муж.

– Так, стало быть, дядя или другой какой-нибудь родственник?

– Ни дядя, ни родственник, ни папенька, ни дедушка, а совсем чужого турок, но только такого турок, который любит свой ислам.

– Так как же он смеет постороннюю женщину ругать или делать ей выговоры?

– О, дюша мой, эфендим, здесь всяки турок турецкого дама ругать может, если эта дама разговоры с мужчина начнет, – отвечал Карапет.

– Какое дикое невежество! – пожал плечами Николай Иванович. – Вот азиятщина-то!

Турок не пронялся. Съев апельсин, он опять принялся кричать на турчанку.

– Вот он опять ее ругает, – перевел Карапет. – Ругает и посылает, чтоб она шла в дамская каюта, в сервис-гарем.

Турецкая дама, выслушав выкрики старика-турка, как-то вся съежилась, поднялась с своего места и стала сходить с верхней палубы вниз.

Пароход снова, перерезав наискосок Босфор, подходил к европейскому берегу. На берегу, у самой воды, виднелась старая грязная деревянная пристань на сваях, с будкой кассира, над которой развевались лохмотья турецкого флага. На пристани среди ожидавшей уже пароход публики стояли оборванцы-сторожа в линючих фесках, повязанных по лбу бумажными платками, с концами, свесившимися на затылке. А над пристанью высилась красивейшая в мире панорама самых причудливых построек, перемешанных с темною зеленью кипарисов и красующейся посредине небольшою белою мечетью с минаретами.

– Румели-гизар… – отрекомендовал пристань Карапет и указал на надпись на будке, гласящую название пристани на четырех языках: на турецком, армянском, греческом и французском. – Самые большого турецкие аристократ на даче здесь живут. Есть и богатого банкиры – армяшки… разного биржевого мошенники греки. А это вот старого турецки крепость. Видишь дом? Видишь сад с белого забор, дюша мой? – указал он Николаю Ивановичу на берег около крепости.

– Вижу, – отвечал тот, хотя, в сущности, ничего не видел.

– Вот тут хорошего гарем от одного богатого паша. Ах, как его этого паша? Забыл, как зовут. Старик… Вот тут, говорят, дюша мой, такого штучки есть, что ах! – Карапет чмокнул свои пальцы. – От вашего Кавказ штучки есть.

– А съездить бы туда к саду и посмотреть через ограду? – спросил, масляно улыбнувшись, Николай Иванович. – Может быть, они там гуляют и их можно видеть?

– А из револьвер хочешь быть убит как собака, дюша мой? Ну, тогда поезжай.

– Да неужели так строго?

– Пфу-у-у! – отдулся Карапет и махнул рукой.

Глафира Семеновна слушала и уже не бранилась больше, а пропускала все мимо ушей.

Пароход, приняв новых пассажиров, отходил от пристани.

XCIII

С пристани на пароход вошел евнух. Это был старик с желтым, как лимон, пергаментным, безбородым лицом, в чалме, в халате, в свежих темно-желтых перчатках, с четками на руке и с зонтиком. Он поднялся на верхнюю палубу и сел недалеко от Глафиры Семеновны. От него так и несло духами.

– Хорошего кавалер… – отрекомендовал Карапет Глафире Семеновне.

Та ничего не отвечала и отвернулась.

– Евнух… – продолжал Карапет, обращаясь к Николаю Ивановичу.

– А с этим поговорить можно? – спросил тот, улыбаясь. – Не воспрещается?

– Сколько хочешь, дюша мой.

– Ведь это из гарема?

– С гарем, с гарем, дюша мой, эфендим. Лошадей они любят. Большего у них удовольствие к лошадям. И вот когда у нас бывает гулянье на Сладкого Вода… Речка тут такого за Константинополь есть и называется Сладкого Вода… Так вот там все евнухи на хорошего лошадях гулять приезжают.

– Хорошо бы порасспросить его про гарем и про разных штучек, – шепнул Николай Иванович Карапету, улыбаясь.

– Не будет говорить, дюша мой. О, они важного птица!

– Евнухи-то?

– А ты думал как, дюша мой? Они большого жалованья теперь получают и даже так, что с каждого год все больше и больше.

– Отчего? За что же такой почет?

– Оттого, что с каждого год их все меньше и меньше в Турция. Больше чем полковник жалованье получает!

Евнух, очевидно, проходя на верхнюю палубу, заказал себе кофе, потому что лишь только он уселся, как слуга в феске и полосатом переднике притащил ему чашку черного кофе на подносе и поставил перед ним на складной стул.

– Ах, так и сюда на палубу можно требовать угощение? – спросил Николай Иванович.

– Сколько хочешь, дюша мой, – отвечал Карапет.

– И коньячишки грешного подадут?

– Сколько хочешь, эфендим.

– А ты не хочешь ли выпить со мной?

– Скольки хочешь, дюша мой, эфендим! Карапет всегда хочет, – тихо засмеялся армянин, кивнул на Глафиру Семеновну и прибавил: – Но вот твоя сударыня-барыня…

– Что мне сударыня-барыня! – громко сказал Николай Иванович. – Надоела уж мне вся эта музыка. Едешь путешествовать, и никакого тебе удовольствия. Да на море и нельзя без выпивки, а то сейчас морская болезнь… Глафира Семеновна, матушка, мне не по себе что-то чувствуется. Ведь все-таки море… – обратился он к жене.

– Меньше бы винища трескал, – отрезала та.

– А я так думаю наоборот. Оттого мне и не по себе, что вот мы по морю едем, а я даже одной рюмки коньяку не выпил. В море все пьют. А то долго ли до греха? Я уж чувствую…

– Не смей! – возвысила голос супруга.

– Нет, друг мой, мне