Блистательные годы. Гран-Канария - Арчибальд Джозеф Кронин

Харви бросил взгляд на ее пухлые щеки, покрытые такими яркими красными пятнами, что, казалось, из них сочится кровь.

– Я должен извиниться? – холодно поинтересовался он.

– Да ну вас! – воскликнула она дружелюбным тоном. – Ну прикладываетесь вы к бутылке – мне с этого ни холодно ни жарко. Carajo, нет, сэр. А уж если соскочить pronto[33] – это прям пекло. Что вам нужно, так это капля «негритянской крови» – то есть стаут с портвейном. Забористое пойло. – Она подмигнула. – Скажите только словечко, и я мигом спроворю.

– Нет, спасибо, – безучастно ответил Харви и повернулся, чтобы уйти.

– Куда собрались, не уходите! – воскликнула она словоохотливо. – Садитесь, давайте подружимся. У меня язык чешется с вами попарлекать[34]. Тут только этот чертов старый сноб ошивается, не с кем и словом перекинуться. А ему будто палку в задницу воткнули, божечки. «Вы охотитесь?» – он меня давеча спрашивает, ага-ага, думал сбить с меня спесь. А я ему: «Да я не отличу лошадь от свиной ляжки, но будете надо мной потешаться, уж я вам устрою охоту, шкуру с вас спущу». – Она в негодовании качнула серьгами, но тут же улыбнулась. – Ты-то другой. Взбунтовался против всех, задиристый, как я сама. Этим ты мне и нравишься. Чтоб мне ослепнуть, если я тебе не сочувствую. – Она хитро прищурила глаз. – Загляни ко мне, когда приплывем в Санту. Перекусим, в немецкий вист перекинемся. Калле-де-ла-Туна, сто шестнадцать. Запиши себе.

– Ваша доброта поразительна. Но сомневаюсь, что смогу прийти.

– Как знать, кому где подфартит, петушок. – Она всмотрелась в него. – И раз уж мы тут болтаем, скажи, чего там мухлюет твой кореш Коркоран? Аж наизнанку выворачивается, всем зубы заговаривает. А я его запросто облапошила в рамми, вытянула из него мелкую монету. Он-то чего поперся в Санту? Никак не могу его раскусить.

Харви покачал головой.

– Не имею ни малейшего понятия, – холодно бросил он и, прежде чем мамаша Хемингуэй успела сказать хоть слово, поспешил отойти на расстояние, с которого не мог ее больше услышать.

В поисках уединения он обошел судно и выбрался на правый борт. Большинство кресел пустовало, лишь в двух кто-то расположился. Харви было все равно. Почувствовав внезапную слабость, он присел.

Лучи солнца, струившие целительное тепло, ложились, как бальзам, на его сомкнутые веки и проникали в измученное тело ласковыми касаниями. Уголки его рта, горестно опущенные, слегка расслабились. Рана в душе оставалась открытой и кровоточила, но на мгновение он забыл о боли. Прозрачный воздух. Водная ширь, поблескивающие гребни крупных мягких волн. Судно, плывущее на юг. Невероятно, но над мачтой кружили две ласточки, дорожа, должно быть, этим оазисом, случайно попавшимся им на пути и дающим безопасный приют до того момента, когда они увидят землю.

Харви резко открыл глаза, ощутив, что на него кто-то смотрит. Сьюзен Трантер немедленно отвела взгляд, ее щеки неожиданно вспыхнули, а затем побледнели.

Она сидела в соседнем кресле, штопая серый шерстяной носок, у ее ног стояла сумка с принадлежностями для шитья, а на коленях лежали тетрадь и карандаш. Женщина так поспешно отвернулась, что тетрадь соскользнула, упав на палубу рядом с ее крепким квадратным ботинком, и раскрылась.

Харви поднял тетрадь и, поскольку быстрота ума относилась к числу его талантов, мгновенно сообразил, что это личный дневник. «Добросовестно ведет дневник, чинит нижнее белье брата, – подумал он хмуро, – типично для таких, как она». Пока он держал тетрадь в руке, перевернулась страница, и он случайно заметил свое имя, а потом, к своему удивлению, фразу под этим именем на аккуратно исписанном листке: «Я не верю в правдивость этой истории. У него благородное лицо».

Это все, что он успел прочитать. Дневник, теперь закрытый, лег на колени Сьюзен, выражение лица Харви не изменилось. Но она испытывала безотчетное смущение, полагая, что должна что-то сказать, и не зная, что именно. Наконец осмелилась:

– Надеюсь… надеюсь, вы чувствуете себя получше.

Харви отвернулся. Недавнее открытие вызвало у него отвращение, ему претила неуклюжая забота и неотесанная чувствительность этой женщины. Но робость ее манер вынудила его ответить:

– Да, мне лучше.

– Это прекрасно, – торопливо откликнулась она. – В субботу мы прибудем в Лас-Пальмас. Возможно, вы почувствуете себя настолько хорошо, что захотите сойти на берег и подняться на Пик.

Он мрачно смотрел прямо перед собой.

– Возможно, я сойду на берег и там напьюсь. Не геройски напьюсь, знаете ли. Без всякой драмы, просто до бесчувствия. До тупого забытья.

Что-то дрогнуло в ее глазах, она собралась было возразить, но сдержалась.

– Мы намеревались вам помочь, мы с братом, когда вы… когда вы болели. Он подумывал к вам зайти. Но я вроде как сообразила, что вы хотите, чтобы вас оставили в покое.

– Вы были правы.

Казалось, своим ответом он давал понять, что разговор окончен, и призывал помолчать. Но через мгновение Сьюзен перекинула мостик через это молчание.

– Боюсь, вы сочли меня навязчивой, – робко произнесла она. – Я должна объяснить… я работала медсестрой. Три года в больнице Джона Стирлинга. А еще практиковалась в уходе за больными с лихорадкой. Ухаживала за разными пациентами – от малярийных до младенцев с режущимися зубками. Такие навыки могут пригодиться, ведь я собираюсь помогать Роберту в его миссионерской деятельности. – Она сделала паузу, чтобы ловко отрезать кончик шерстяной нити, и подытожила: – Хотя, наверное, в Лагуне обстановка вполне здоровая.

Харви не слушал. Пока Сьюзен говорила, его нервно блуждающий взгляд упал на кресло, стоявшее неподалеку и повернутое к нему. В кресле спала девушка. Маленькая грудь плавно поднималась и опускалась, руки расслабленно лежали на коленях, ресницы отбрасывали голубые тени на бледное, согретое солнцем лицо. Длинные ресницы загибались на кончиках – каждая по отдельности в своей лучезарной индивидуальности. Распахнутый ворот ее шубки из гладкого коричневого меха открывал взору жемчужины ожерелья – розоватые, теплые, полупрозрачные, размером больше горошины. Она спала как дитя, весь ее облик дышал покорностью и одновременно очарованием цветка. Она была завораживающе красива. И кажется, улыбалась во сне.

Обнаружив столь откровенное невнимание, Сьюзен умолкла. Но время от времени посматривала в ту же сторону, что и Харви, бросая встревоженные взгляды поверх своей взлетающей иголки на узкую полоску желтого шелка, беззащитно поблескивающего над коленом спящей девушки. Наконец заставила себя заговорить.

– Она очень молода… леди Филдинг, – осторожно произнесла Сьюзен со старательным великодушием. – И по-настоящему красива.

– Без сомнения, все ее добродетели этим и ограничиваются, – безучастно ответил Харви. Но тут