Семиречье в огне - Зеин Жунусбекович Шашкин

взгля­дом. Моля про себя бога, Карден осторожно приблизил­ся к столу.

Следователь потянулся ученической ручкой к черниль­нице. Карден посмотрел в ту сторону, куда была протя­нута рука, а там рядом с чернильницей лежал — о, ужас — револьвер.

Сердце ушло в пятки. О аллах! Неужели пришел ко­нец?

Следователь записал имя, фамилию Кардена. Он пи­сал неторопливо, по нескольку раз повторяя один и тот же вопрос.

Какие у него нежные пальцы, как будто предназначены лишь для того, чтобы писать. И совсем еще молодой джигит. Кажется, этого юношу Карден где-то видел, но теперь не мог вспомнить.

— Вы знаете Исмаила Яшайло?—голос следователя послышался Кардену как будто издалека, сердце его сту­чало, как копыта скачущего коня, он собрал все силы.

— Нет!

— Как же вы не знаете? Ведь он не выходит из ва­шего дома?

— Откуда мне всех знать, милый. К нам ходит много молодежи.

— А меня вы знаете?

— Как будто видел где-то. Но...

— Я здешний, городской. Вы знали Сулеймена, жив­ шего по Иссыккульской улице?

— Еше как знал! Мы с ним были хорошие друзья.

— Отец часто сокрушался, что бай Карден обижал его, обворовывал...

— Боже упаси! — Карден схватился за ворот.— По­койный, наверно, ошибался.

— Отец еще не умер, он жив!

Карден покраснел до ушей. Какой промах! Но трудно в се сообразить в таком положении...

Взгляд следователя, начавший было смягчаться, сно­ва посуровел.

Карден бормотал про себя молитвы. Ноги его устали. Почему ему не предложат сесть? И чего так страшиться Кардену? Какое он совершил преступление? Богат? Но разве богатство — преступление?

Карден, не выдержав, присел на свободный стул. Жа купбек строго посмотрел на него и опять принялся пи­сать.

— Значит, Яшайло вы не знаете?

— Нет!

— Что вы скажете, если я сейчас приведу сюда Яшайло?

Кардену показалось, что сердце его оторвалось. На

лбу выступили капли холодного пота, и он часто-часто заморгал глазами.

— Незнакомы, не докажет...— промямлил он и внут­ренне начал проклинать Яшайло. «Пропал теперь! Под­вел проклятый дунганин».

Жакупбек открыл дверь и приказал солдату привести арестованного. Согнув шею, как бык, Яшайло вошел ши­рокими шагами и остановился посреди кабинета. Он оброс, похудел, был страшен лицом.

Карден окончательно понял, что Яшайло погубил все добро, нажитое за много лет, все пошло прахом...

— Знаете этого человека?— спросил следователь у Яшайло.

— Знаю.

У Кардена вспотели даже ладони. Всё выдал, про­клятый!

— Откуда знаете?

— Он владелец магазина.

— В доме у него бывал?

Карден, бледный и дрожащий, повернулся к Яшайло. Тот не смотрит на него, уставился в пол. Если бы хоть взглянул, можно бы подать знак...

— Бывал!

О аллах! Карден посмотрел на свои ноги. Кончики мягких шагреневых ичигов дрожали.

— Зачем ходил?

— К дочери!

Вот это да! Каков оборот — попробуй, угадай! Не с рождения знают, а жизнь всему учит... Яшайло много лет странствовал между Китаем и Семиречьем — жизнь научила его кое-чему. Карден облегченно вздохнул, серд­це встало на свое место.

— Разве отец не видит, когда мужчины ходят к его дочери?

— Где ты видел, чтобы это делали при отце?

Ответы Яшайло, как стрелы,— попадают прямо в цель.

Жакупбек отпустил Кардена домой и представил Фальковскому свое заключение: «Товар принадлежит са­мому Яшайло».

Жакупбек был послан в следственную комиссию по рекомендации Бокина. В Ревкоме решили: «Правильно! Там нужен казах. Пусть будет помощником Фальковско- го, пусть учится вести следственные дела». На первых порах Жакупбек допускал промахи, но малый он был смышленый и очень настойчивый, не в меру любозна­тельный— это не нравилось Фальковскому.

Заключение Жакупбека о Яшайло Фальковский одоб­рил: он знал, что товар этот не Яшайло.

Фальковский вызвал Какенова.

— Время требует действий.

И сказал о том, что Ревком затребовал весь архив бывшего жандармского управления.

— Кажется, занялись твоим прошлым. А кто ваш враг, вы знаете.

«Конечно, Бокин!» — подумал Какенов и умоляюще посмотрел на Фальковского.— Я готов. Согласен на все, что вы прикажете!

— Я отправил им малозначащие бумажки, а важное, сам понимаешь... оставил. Однако не будь беспечным.

Решив, что Какенов теперь навсегда в его руках, Фальковский перешел к другой теме.

— Яшайло знаешь?

— Очень хорошо.— Какенов готов был угодить во всем, растаять, как снег на ладонях.

— Кто он?

— Немое оружие.

Фальковский громко расхохотался. Какенов ему по­нравился: зорок — видит издалека.

Яшайло освободили из тюрьмы и послали в Китай. На этот раз он повез зашитое в товары письмо бывше­му консулу в Кульдже Любе.

Узнав об освобождении Яшайло, Жакупбек хотел было протестовать, но родственники Яшайло и соседи- казахи начали уговаривать: он же мусульманин, пусть уходит! Чьи тут посевы он потравил? Он добывал себе пропитание, ведь время тяжелое.

Жакупбек не хотел обидеть своих близких...

До Пимена дошло: в народе говорят, что епископ про­клинал Березовского, благословил руку, покаравшую безбожника, значит, епископ знает, кто убил Березов­ского.

Пимен заболел. Ночь провел без сна. А утром, встав с постели, долго читал молитвы перед распятием. Затем подошел к окну.

Сегодня солнце шедро поливает своим светом землю. Весна! Деревья обрызганы светлой зеленью. И на улицах шумно — слышны голоса детворы. Какой веселый бо­ жий день! Нет, до его слуха, кроме голосов играющих детей, доносились еще какие-то необычные звуки — стра­шные, со скрежетом, завыванием, похожие на марш смерти.

Пимен прижал руку к сердцу, другой рукой ухватил­ся за раму окна. Звуки марша потрясли все его тело. Вот они приближаются... Не смерть ли это? Нет, нет! Это бред...

Это — призрак, значит, епископ заболел. Усилился шум в голове, зашатались стены. И опять слышны шаги, шумящие, как поток...

Не веря сам себе, Пимен опять подошел к окну.

Люди несли венки, несли гроб, покрытый красным полотном. Когда музыка смолкла, донеслись слова:

— Да здравствует Советская власть!

— Березовский не умер! Он будет жить в наших сердцах.

Пимен, бледный, дрожащий, как в лихорадке, спря­тался за косяк окна, перекрестился: «О, прости, господи! Они нашли труп Березовского, хоронят...».

У вырытой могилы, над гробом, произносят речи, пла­чут, клянутся. Вот говорит сосланный в Верный больше­вик, работавший садовником в саду Рафикова. Фамилия его Юрьев. Атаман запрятал его в тюрьму, а партизаны выкрали и увезли в горы. Недавно в него стреляли и ра­нили, на похороны он пришел с забинтованной рукой. «Березовский был славным сыном народа, стойким бор­цом за свободу, он отдал свою жизнь за Советскую власть... Вечная память!..» — говорит оратор.