Бобы на обочине - Тимофей Николайцев

в горсти, порождая этим странный пустеющий звук — нечто среднее между хрустом и шорохом — и гнал пыльные волны вдаль… туда, где обочина внезапно и необъяснимо переходила в небо, разрезанное склонами близких гор. И на их склонах, огораживающих буровато-серый, шебуршащий простор без берегов… ветер креп и смелел, укрупняя волны пыли и ускоряя их разбег.

Картофельный Боб помимо своей воли едва не побежал следом, подхваченный очередным порывом…

Что-то удерживало его на месте, сильно сдавливая плечо…, но Картофельный Боб всё-таки умудрился сделать один шажок вперёд — совсем крохотный — и этого последнего усилия вдруг оказалось достаточно. Рука дядюшки Туки сорвалась с плеча… и Картофельный Боб сразу же позабыл о ней.

Он шагнул за воображаемую линию обочины и тут же утратил чувство реальности, перестав видеть свои ноги, а значит — и ощущать землю под ними, а значит — и отмечать разумом своё место на этой земле.

Рокот и шорох распахнутого навстречу мира проглотили его.

Закружилась голова от нового и неведомого чувства всеобщей огромности — он был младенцем, впервые поднявшим голову над краем колыбели. Небо было высоко, как купол — и жалкое крохотное солнце парило где-то над ним, сверкая, как жёлтая стекляшка.

Краем уха он услышал, как голос дядюшки Туки нагоняет его — зовёт назад, запрещает делать следующий шаг, кричит что-то о страшной опасности…, но Картофельный Боб был слишком поглощен распахнутой широтой мира, чтобы вовремя сообразить, что обращаются именно к нему.

Через пару шагов ему попался валун. Не видя своих ног, он не увидел и валуна, и шагни он чуть шире — наверняка споткнулся бы и кубарем полетел в никуда…, но ему повезло — конец этого последнего шага пришёлся как раз на границу гравия и сплошного твёрдого камня, так что Картофельный Боб лишь самым краем брючины почувствовал гранитную глыбу перед собой. Так и не глядя под ноги, он ощупал валун туфлей, потом же — нашагнул на валун, как на ступеньку, и встал поверх…

Ветер неопасно, будто играючи — толкнул его в бок, трепанув за полы пиждака, отчего Картофельный Боб в замешательстве переступил по валуну ногами.

Теперь, стоя на валуне, на самом его гранитном темени, Картофельный Боб опять смог видеть свои ноги — неудобные кожаные копытца, матово блестящие от древнего лака и ежегодных гуталиновых процедур, что совершал дядюшка Чипс, угождая своему Папаше. Узелки, завязанные руками доброго дядюшки Чипса, уже расплелись — толстые шнурки висели, свиваясь кольцами, словно это полезные дождевые черви расползались в разные стороны из ботинок Картофельного Боба по бесплодному камню.

Это показалось ему необычайно смешным.

Он ещё раз переступил ногами, и дождевые черви снова ожили — изогнули и выпрямили гибкие плоские тела. Им было скучно впустую лежать на камне. Им хотелось ползти дальше — в мягкое нутро широкого мира, искать влажные щели в нём. Чувствуя их одобрение, Картофельный Боб нащупал подошвой край валуна над бездной и неловко перешагнул его…

Он даже успел оглянуться на Бус — тот был совсем крохотный, если смотреть отсюда… Даже Дядюшка Туки на таком расстоянии уже не казался тучным, хоть и стоял он ближе всех к Картофельному Бобу, поодаль от остальных людей. Эти остальные люди — по-прежнему что-то говорили и говорили дядюшке Туки, так похоже размахивая при этом руками, будто это был один человек, сердитый и многорукий… время от времени они показывали руками в сторону Картофельного Боба, и тому начинало казаться, что он снова слышит их крики.

Но теперь это, конечно, было не так…

Картофельный Боб был в этом уверен — он всегда пугался, когда около него кричали, но сейчас он не чувствовал больше ни тени испуга. Небо было высоким, совсем как над его полем… и ветер был настоящим, хоть и пах непривычно — далёкими незнакомыми запахами и близкой каменной пылью, а не моторным нутром…, а мир вокруг — был огромен и ласков.

Его внезапно обострившийся ум в мгновение ока разобрался с причинами той радости, что вызвала в нём панорама этих невысоких предгорий, отделяющих Восток от Запада как раз между округом Мидллути и соседним Пристоуном — просто перед его взглядом не было тех далёких маленьких деревьев, которые низкое небо придавливало так сильно, что лишало возможности расти. Не было видно нигде вдали и стиснутых домишек с их жителями — крохотными людьми с обожжёнными головами. Впереди не было вообще ничего… и линия горизонта отсутствовала, а за ближайшими перевалами — начинался глубокий голубой простор.

Картофельный Боб радостно и свободно потёк в него, полностью сливаясь с этим отвесным и голубым чудом…

Ветер налетел сзади, по-свойски ощупал спину Картофельного Боба — поставил стоймя воротник пиждака и умчался вперёд, пригибая попутно редкие былинки. На склоне горы после него остался расчёсанный пробор, и Картофельный Боб заскользил по нему — спокойно, как скользит щепка, влекомая «далеко-далёко» течением ручья.

Здесь, на камнях, росли особые растения, раньше не виданные Картофельным Бобом… да и каждое из них — тоже было будто бы непомерно удивлено тем, что видит перед собой человека. Картофельный Боб не знал, что это терновник, насаженный тут для укрепления обочин… да и какая разница? Кусты сплетались воедино гибкими кремнистыми плетьми со множеством колючек — задерживая его падение, те хлестко лупили его по брючинам, насквозь прокалывая и брючную, и пиждачную ткань… которая тоже неведомо как истончилась вдруг до чувствительности голой кожи.

На какой-то миг Картофельному Бобу показалось даже, что он падает в этот широкий простор вовсе без одежды, как и положено младенцу, выходящему в новый мир — ведь небо трогало его за плечи, и кустистые петли терновника ловили его растопыренными пятернями… и озорничал ветер, носившийся поблизости — раздувал волосы Картофельного Боба везде, где они были… да ещё забавлялся, трепеща его истлевшим до дыр исподним.

Картофельный Боб даже раскинул руки, падая в этот широкий простор, отдаваясь ему целиком, безо всякого страха — раскинул и поплыл прямо в голубую даль, словно был настоящей птицей. Он чувствовал, как порывы ветра наполняют изремканные пиждачные полы, будто настоящие крылья, как у птиц… приподнимают его над вершинами острых камней, опасно летящих навстречу… и опускают вновь — туда, где пятерни кустов хватают его, заставляя пиждак ронять ещё и ещё лоскуты материи, будто это птица теряет перья…

Картофельный Боб испытывал совершенно щенячий восторг от каждого взлёта и каждого последующего приземления…

Ему хотелось сделать что-то необычное… нечто такое, чего он не делал никогда в жизни — хотелось закричать