Семиречье в огне - Зеин Жунусбекович Шашкин

Без запинки он продолжал:—В дело Токаша я вмеши­вался неоднократно, но все напрасно. Видно, кто-нибудь слишком обижен на Токаша и теперь хочет отомстить. . У него ведь характер неуживчивый, из-за этого и стра­дает...

Слова Ибраима обидели Акбалтыр — она-то хорошо знает, что Токаш с детства никогда не перечил старшим— да что сейчас скажешь?

— Голубчик, помоги мне хотя бы увидеться с ним. Истосковалась я!. — Акбалтыр заплакала, опустила го­лову.

-— Мамаша, нс плачьте, успокойтесь! Постараюсь по­мочь... Возвращайтесь в свой аул. Я сообщу вам... Пусть вечером эта девушка зайдет ко мне на квартиру! — сы­пал скороговоркой Ибраим.

Старуха насилу встала с места. Уходя, она подумала о Джайнакове: «Эх, боюсь, что народ правду о нем го­ворит».

Погода начала портиться. С гор подул пронзительный холодный ветер. Снег, начавший было таять, покрылся ледяной коркой. Небо заволокли тучи.

Испортилось настроение и у Джайнакова. Теперь такое часто случалось с ним. Почему? Это — тайна. Никто не должен знать о ней. Для людей достаточно и того, что он сын известного на все Семиречье богача Джайнака, уче­ный человек, правая рука губернатора. Разве можно его поставить рядом с простым смертным? О нем в народе говорят: «хитер, изворотлив...» Сам он добавляет: «Умен, надежен...» Иначе разве доверял бы ему губернатор?

Ибраим подошел к кабинету губернатора. Показал ча­совому свой пропуск. Это особый пропуск, он означает: «Владельцу сего дверь днем и ночью беспрепятственно открыта».

Ибраим обменялся приветствием с адъютантом губер­натора, как с закадычным другом, рассмешил его приба­уткой и с самодовольной улыбкой открыл дверь губерна­тора.

Фольбаум, высокий, худощавый, заложив сжатые ку­лаки за спину, стоял перед окном в глубоком раздумье. Когда отворилась дверь, губернатор важно повернул го­лову. Длинные ковыльного цвета усы были туго закруче­ны, брови нахмурены, серые глаза лезли из орбит. Ибра­им даже вздрогнул: с таким пронзительным взглядом ему никогда не приходилось встречаться. Что же случилось?

Приложив правую руку к груди, Джайнаков низко склонил голову.

Фольбаум пошел к нему навстречу. Краем глаз Джай­наков заметил: губернатор все еще оставался непривет­ливым, мрачным и поздоровался с Джайнаковым очень сухо.

— Ибраим Джайнакович, вы осведомлены о событиях истекшей ночи? — зычно спросил Фольбаум.

Джайнаков обычно отвечал на вопросы сразу, без за­пинки, причем ответы его всегда бывали удачны, совпадали с мыслями губернатора. Но на этот раз он несколь­ко задержался с ответом, задумался. Ибраим ничего не знал о ночных событиях и подосадовал, что эта старуха помешала ему узнать в правлении последние новости. Он всегда перед тем, как зайти к губернатору, осведомлялся о городских сплетнях, разных слухах.

— Не осведомлен, ваше высокопревосходительство, — вынужден был признаться Джайнаков.

— В горах пожар вес еще не потушен. Мятежники- киргизы в прошлую ночь большой группой производили глубокую разведку в направлении города.

Это сообщение было страшной неприятностью для Джайнакова. Он только недавно заверял Фольбаума о том, что «киргизы теперь успокоились, трусливые из них бежали, отважные все перебиты. В ауле остались лишь забитые, тихие».

— Интересно, кто был во главе... — начал было Джайнаков, но Фольбаум, перебив его, погружаясь всем телом в мягкое кресло, обитое синим сукном, изрек:

— Надо искать корень зла!

Сцепив пальцы рук, он упер их в подбородок и уста­вился на Джайнакова своими острыми серыми глазами.

Кто его знает, почему он так пристально всматри­вался ему в лицо. Уже не подозревает ли самого Джай­накова?

— Нашел, ваше...

Фольбаум, опять перебив Джайнакова, спросил:

— Что нашел?

Ибраим пояснил:

— В качестве соучастника по делу Бокина в тюрьме сидит молодой джигит Саха Сагатов. Его отец, Жунус, руководитель Кастекского восстания, бесследно исчез ку­да-то. Операцией в прошлую ночь мог руководить только он... Он пытается освободить насильственным путем из тюрьмы своего сына и Бокина. Им, по-видимому, извест­но, что скоро состоится суд над Бокиным...

Фольбаум поднялся из кресла, прошелся по кабинету. Джайнаков продолжал стоять.

— Ибраим Джайнакович, что вам известно о той груп­пе, которая заступается за Бокина и защищает его?

Джайнакову только этого и надо было. Склонив голо­ву, он начал докладывать четко и ясно, по-своему объяс­няя факты:

— Если не считать подонков общества — конокрадов, батраков, городских бандитов, в городе нет опасных эле­ментов. Но надо помнить о Березовском. Он через неко­торых людей наводит справки о Бокине. Сплетням я осо­бого значения не придаю—нельзя же заткнуть рот толпе. Как говорят: собака лает, ветер носит. Пусть себе бол­тают... Но здесь особое дело. И есть пока одно досадное обстоятельство: следствие не сумело добиться от Бокина признания в совершенных им преступлениях.

Джайнаков бросил мимолетный взгляд на Фольбаума. Губернатор слушал как-то равнодушно, без особого вни­мания. Может быть, ему не нравится сообщение перевод­чика? Обычного быстрого движения рукой, твердого бес­поворотного решения со стороны губернатора не последо­вало. Что же случилось? Ах, да... Ведь говорили же, что губернатор болен!..

— По-моему, нельзя дальше тянуть следствие по делу Бокина. Время ненадежное. Вести из Петрограда не ра­дуют, — сказал Джайнаков и этими словами закончил доклад.

Губернатор поднял голову. Левую руку поднес к краю стола. Зазвенел звонок. В ту же секунду отворилась дверь. В кабинет вошел адъютант.

— Предупредите прокурора. Я приму его в три часа дня.

Как только адъютант удалился, губернатор повернул­ся к переводчику.

— Узнайте поточнее, кто предводительствует мятеж­никами в горах. Посылайте в аулы тайных агентов. - II повернулся к окну.

Беседа окончена. Джайнаков, низко поклонившись, быстрыми шагами вышел из кабинета.

Поведение губернатора обескуражило переводчика. Неужели болезнь в самом деле одолевает его? Ведь сов­сем недавно, в первые дни восстания, он яростно носился по кабинету. Ибраим до сих пор никак не может забыть один неприятный для себя случай.

По распоряжению Фольбаума в его кабинет привели Бекболата. В тот момент там были и атаман Малышев, и полицмейстер Поротиков, и он, Джайнаков. Группа уве­шанных оружием солдат ввела Бекболата, на нем был внакидку халат широкого покроя с бархатным воротни­ком. Бекболат степенно дошел до середины комнаты и остановился. Вид у него был очень усталый, лицо бледное. Большими черными глазами он оглядывался по сторонам.

Губернатор сделал конвоирам повелительный знак ру­кой, и те, топоча сапогами, вышли. Затем объявил выго­вор своему адъютанту за то, что он всех солдат впустил в кабинет.

— Не сбежит. Чего это вы так перепугались? — за­метил губернатор.

Он внимательно осмотрел стоящего перед ним арес­танта, плотного казаха с примечательным лицом: у него был широкий лоб, вздернутый нос, впалые глаза, длинная черная, как смоль, борода.

Вопросы губернатора к Ашекееву переводил Джай- паков:

— Ашекеев, почему вы подняли восстание?