Коллектив авторов - Сцены частной и общественной жизни животных

Вообще величия в Париже совсем мало; здесь все очень жалкое; кухня крайне скудная[443]. Я зашел позавтракать в кафе; мы спросили Лошадь; но слуга так изумился нашей просьбе, что мы воспользовались его замешательством, схватили его и съели в уголку. Наш Пес посоветовал нам впредь так не поступать; по его словам, за подобную вольность можно оказаться в исправительной полиции. Впрочем, это не помешало ему принять от нас кость и обглодать ее с большим аппетитом.

Наш провожатый не прочь поговорить о политике, и разговоры этого пройдохи для меня не бесполезны; я узнал от него множество интересных вещей. Уже сейчас могу Вам сказать, что по возвращении в Львивию я не испугаюсь никакого мятежа; я выучился способу управлять, удобнее которого нет в мире.

В Париже король царствует, но не правит[444]. Если Вы не понимаете, что это значит, я Вам сейчас объясню: всех жителей страны делят на четыре сотни групп и велят каждой из них выбрать одного, который будет ее представлять. Так получают четыреста пятьдесят девять Человек, в обязанность которых входит составление законов. Люди эти ужасно забавные: им кажется, что такая операция наделяет их талантами, они воображают, что если назвать Человека определенным образом, он тотчас обретет способности и деловую хватку; одним словом, что порядочный Человек и законодатель – это одно и то же и что Баран немедленно становится Львом, стоит только сказать ему: «Будь им». Что же выходит? Эти четыреста пятьдесят девять избранников усаживаются на скамьях в здании за мостом, и король приходит к ним за деньгами или за всякими штуками, необходимыми для управления страной, вроде пушек и кораблей[445]. Выслушав его просьбу, все принимаются толковать по очереди о разных вещах, причем ни один оратор не обращает ни малейшего внимания на слова предшественника. Одного волнует ловля Трески[446], а другой затевает обсуждение Восточного вопроса. Один печется о литературе[447], а другой преспокойно затыкает ему рот рассуждением о кормовой патоке[448]. После тысячи подобных речей король получает все, что ему требуется. Но чтобы четыре сотни избранников были уверены в своей совершенной независимости, он не забывает время от времени попросить у них чего-нибудь несуразного, в чем бы они могли ему отказать.

В королевской резиденции, любезнейший и августейший родитель, я нашел ваш портрет. Скульптор по имени Бари изобразил Вас борющимся со Змеей революции[449]. Вы несравненно прекраснее всех Людей, изображенных на соседних портретах: одни одеты в ливреи, точно лакеи, у других на голову водружена кастрюля[450]. Сей контраст неопровержимо доказывает наше превосходство над Людьми. Всего их воображения хватает лишь на то, чтобы заточать цветы в четырех стенах или нагромождать камни один на другой.

Познакомившись таким образом с этой страной, где жить совершенно невозможно и где шагу нельзя ступить, не отдавив ноги соседу, я направил лапы в то место, где, по словам моего Пса, водятся удивительные Звери, которые незаконно присвоили наши имена, звания, когти и проч. и у которых Вы повелели мне потребовать на сей счет объяснений.

– Там вы наверняка встретите парижских Львов и Шакалов, Пантер и Крыс.

– Друг мой, чем же питается Шакал в такой стране, как эта?

– Шакал, с вашего позволения, не брезгует ничем, он набрасывается на американские фонды, подбирает самые скверные акции и рыскает по пассажам[451]. Главная его уловка заключается в том, чтобы всегда держать пасть открытой: Глупыш, его обычная пища, сам туда залетает.

– Как же это получается?

– Кажется, Шакал ухитрился вывести у себя на языке волшебное слово, которое приманивает Глупыша.

– Что же это за слово?

– Барыш. Впрочем, таких слов несколько. Если «барыш» поистерся, тогда Шакал пишет «дивиденд». А если и «дивиденд» не работает, тогда «доход» или «процент»… против этого Глупышам не устоять[452].

– Почему же?

– Видите ли, в здешнем краю люди так плохо думают друг о друге, что самый ничтожный глупец всегда пребывает в уверенности, что отыщет кого-то, кто еще глупее и кому можно выдать клочок бумаги за золотой слиток… Первым начало правительство, когда придумало бумажки, стоящие столько же, сколько поместья. Они называются ценными бумагами, а кое-кто так ими дорожит, что считает бесценными. Когда у правительства не хватает денег, чтобы расплатиться с подданными, бумажки эти в самом деле совершенно теряют цену.

В Африке, Государь, эта система пока еще не развита, но если мы построим Биржу, то дадим занятие всем смутьянам. Мой цепной, а точнее прицепной Пес привел меня, посвящая по дороге во все людские сумасбродства, в прославленное кафе, где я в самом деле увидел Львов, Шакалов, Пантер[453] и других лже-Зверей, которых мы разыскиваем. Так что вопрос понемногу приближается к решению. Вообразите, любезнейший и августейший родитель, что парижский Лев – это Юноша, у которого на ногах лаковые сапоги стоимостью в тридцать франков, на голове короткошерстая шляпа стоимостью в двадцать франков, а одет он во фрак за сто двадцать франков, в жилет за сорок франков и панталоны за шестьдесят. К этим тряпкам прибавьте завивку за пятьдесят сантимов, перчатки за три франка, галстук за двадцать, трость за сотню и брелоки стоимостью не меньше двух сотен франков; еще часы, но за них он платит редко; в общей сложности выходит пятьсот восемьдесят три франка пятьдесят сантимов[454], и тот факт, что Человек потратил на свою персону эту сумму, преисполняет его такой гордыни, что он присваивает себе наше царственное имя. Таким образом, всякий, у кого есть пятьсот восемьдесят три франка пятьдесят сантимов, может объявить, что он лучше самых талантливых жителей Парижа, и снискать всеобщее восхищение. Если вы раздобыли эти пятьсот восемьдесят три франка пятьдесят сантимов, значит, вы блестящий красавец и с презрением смотрите на голодранцев, чей наряд стоит на двести франков дешевле. Будь вы великий поэт, большой оратор, прославленный художник, человек великодушный и отважный, если вы не обрядитесь в эти тряпки, на вас никто и не взглянет[455]. Немного лака на сапогах, галстук за определенную цену, завязанный определенным способом, перчатки и кружевные манжеты – вот отличительные черты тех завитых Львов, которые бунтовали наш воинственный народ[456]. Увы, Государь, боюсь, что точно так же обстоит дело и со всеми другими вопросами, и если приглядеться к ним, они либо вообще снимаются с повестки дня, либо под лаком и подтяжками обнаруживается старая, но неувядающая корысть, которую Вы обессмертили своим умением спрягать глагол «глотать»!

– Ваше Высочество, – сказал мне мой прицепной, наслаждавшийся изумлением, которое вызвали у меня все эти тряпки, – не всякий умеет носить такое платье; на все есть своя манера, а в здешних краях манеры решают все.

– А если у Человека есть манеры, но нет платья? – спросил я.

– Такого Льва свет не видывал, – отвечал Пес, ничуть не смутившись. – Вдобавок, Ваше Высочество, парижский Лев замечателен, как правило, не столько благодаря своим достоинствам, сколько благодаря своей Крысе, и ни один Лев не выходит в свет без своей Крысы. Простите мне, Ваше Высочество, сближение двух имен столь далеких, но я говорю на языке здешнего края[457].

– А это что еще за Зверь?

– Крыса, Ваше Высочество, это шесть аршин муслина, которые пляшут, но этого мало; это очень опасные шесть аршин муслина, потому что вдобавок они еще и болтают, едят, гуляют, капризничают и в конце концов пожирают состояние Льва: безделица в тридцать тысяч экю, взятых в долг, исчезает без следа!

Чтобы объяснить Вашему Величеству разницу между Крысой и Львицей, надобно посвятить Вас в бесчисленные нюансы, тончайшие оттенки, в которых путаются сами парижские Львы, а ведь они вооружены лорнетами! Чем измерить дистанцию, отделяющую французскую шаль зеленого американского цвета от индийской шали цвета зеленого яблока![458] настоящий гипюр от поддельного, дерзкие выходки от приличного поведения! Логово Львицы украшают мебель черного дерева и скульптуры Жане[459], а у Крысы вся мебель – из самого заурядного красного дерева. Крыса, Государь, ездит в наемном экипаже, а Львица – в собственном; Крыса танцует, а Львица скачет верхом по Булонскому лесу; Крыса получает ничтожное жалованье, а Львица – доходы по облигациям государственной ренты; Крыса пожирает чужие состояния и остается ни с чем, Львица завладевает чужим состоянием и оставляет его себе; у Львицы логово обтянуто бархатом, а Крыса не поднимается выше крашеного кретона. Разве все это доступно пониманию Вашего Величества, ведь Вы легкую литературу не читаете и печетесь только об укреплении собственной власти? Наш прицепной, как именует Пса Его Высочество, превосходно растолковал нам, что здешняя страна переживает переходную эпоху, а следовательно, здесь все меняется так быстро, что предсказывать можно только настоящее. Непрочность общественного положения влечет за собой непрочность частных судеб. Поистине здешний народ вот-вот превратится в орду. Он испытывает такую острую потребность в движении, что, особенно в последние десять лет, видя, что все движется в тартарары, решил и сам не сидеть на месте: он пустился в пляс, он несется в галопе! Действие драмы должно развиваться так быстро, чтобы никто не успел ничего понять; главное, чтобы одно событие поскорее сменялось другим. В этом всеобщем круговороте состояния постоянно меняют хозяев, и, поскольку денег уже ни у кого не хватает, развлечения теперь устраивают в складчину. Вообще теперь все делают сообща: Люди собираются, чтобы вместе играть, болтать, молчать, курить, есть, петь, музицировать, танцевать; отсюда клубы и балы Мюзара[460]. Без нашего Пса мы бы ничего не поняли во всем том, что поразило наши взоры.