Молодая жена - Ирина Александровна Велембовская

* * *

Большеносая, зеленоглазая Шурка сурово посмотрела на свою младшую товарку.

– Так чего он тебе трепался, парень этот?

– Он говорит: «Давай будем с тобой ходить»… – смущенно призналась Марианна.

Шурка с силой колотила деревянной киянкой по согнутой полосе железа. Кругом тоже наперебой стучали молотки, лязгали станки-ножницы и выплевывали ушки с двумя дырочками, которыми крепились ведерные дужки, ручки к шайкам, питьевым бачкам и прочей посуде. Хотя основным назначением завода был ремонт оборудования для лесопунктов, драг и МТС, тут не пренебрегали и ширпотребом: была сейчас во всяких корытах и шайках повсеместная крайняя нужда.

Шурка работала здесь уже четвертый год и имела как жестянщица шестой разряд. А Марианна попала сюда недавно и пока делала подсобную работу: распрямляла молотком проволоку, резала самый простой закрой, олифила готовые бачки и ведра. Ладони у нее сделались оранжевые от олифы и краски и сморщились, как у старушки. Так что незаметны даже были порезы и царапины.

– «Ходить»! – иронически заметила Шурка. – Ишь сопляк! Ты бы еще с семилетним связалась.

– Между прочим, он хороший, – тихо, но упрямо сказала Марианна.

– Они все хорошие, пока спят.

Шурка всего четырьмя годами была старше Марианны. Но, бог ты мой, какая она была уже взрослая! Тысячу с лишним ночей они проспали рядом в детском доме, и Марианна шагу не ступила без Шуркиного веления. Правда, Шурка, помнится, на первых порах ее побила раза два, но Марианна ей это простила.

– Ты, Марианка, не бойся, я тебя не брошу, – с полной ответственностью обещала Шурка, когда старших воспитанников распределили на производство. – Я не такой человек, чтобы бросить. Ты мне от своего детского пайка уделяла.

Она каждый вечер приходила после смены в детский дом и, чтобы няньки не ворчали, мыла пол в сенях и в коридоре и таскала воду. Правда, ей за это дело давали поужинать, но Шурка старалась не ради ужина.

В первую ночь, когда они оказались опять на одной койке в заводском общежитии, обе долго не могли уснуть и шептались о том, как будут жить, когда все наладится и всего станет много, как было до войны: конфет, колбасы, ситцу, калош…

– Обуемся с тобой, оденемся!.. – мечтала Шурка.

– Будем на концерты ходить! – в тон ей шептала Марианна.

– Главное, работа чтобы повыгоднее. Я ведь на работу зверь! Ты со мной не пропадешь.

Марианне очень хотелось приласкаться к Шурке, но та сантиментов не признавала. Она укрыла Марианну до ушей стеганым одеялом и еще раз пообещала:

– Я тебя ни при каком обстоятельстве не брошу.

Марианна любила Шурку. У той было некрасивое, бурое от веснушек и в двадцать лет уже немолодое лицо. Улыбалась она редко, только Марианне. За угловатый характер Шурку в цехе недолюбливали, и называлась она не иначе, как Шурка Рыжая. Никто ее фамилии не помнил. Даже в социалистическом соревновании одна работница-жестянщица написала: «Вызываю на соревнование Шурку Рыжую». Когда на красной доске за номером первым появилась Иванова А. П., то все переглянулись и спросили друг у друга:

– Это кто же у нас Иванова? Шурка Рыжая? Да разве же она Иванова?

– Ну их всех к шуту! – сердито-равнодушно огрызнулась Шурка. – Какие не рыжие! На самих посмотреть не на что.

Характер у Шурки был не из веселых. Но иногда на нее находила светлая минута, и она вдруг в разгар смены начинала петь. Пела негромко, но звучно. Сразу смолкало десятка два молотков, и работницы прислушивались.

Шурка исполняла всегда любовные песни, удивляя слушателей и неожиданным содержанием, и особым томным южнорусским выпевом.

Я не знаю, я не знаю, что со мною,

Что волнуить грудь мою…

Почаму мне, почаму мне нет покою,

Почаму я все пою…

– Шурка, это какая же песня? – спрашивали любопытные.

– Заграничная, – спокойно отозвалась Шурка. – По радио вчера пели. А вы работайте, работайте! Чего руки-то спустили?

Самой ей пение работать не мешало, словно голос ее существовал совсем отдельно от угловатого тела и длинных, ухватистых рук.

– Я вся как есть для работы уродилась, – сказала она Марианне. – А ты другая. Ты для труда не подходишь.

– Почему же я не подхожу? – тревожно спросила Марианна. – Ведь я же работаю… Мне скоро разряд повысят.

Шурка озабоченно вздохнула:

– Что разряд! Моя такая задача, чтобы тебя на чистое место устроить. В ателье, что ли, или на общественное питание.

…День в декабре кончался рано. Уже в четыре ложился серый сумрак. По соседству в электроцехе прерывисто стучало динамо и гудел угольный котел.

Шурка скинула с верстака цилиндр для ведра и принялась за следующий. Черные от железа, большие ее руки ни на минуту не останавливались.

– Нечего тебе со всякой шпаной связываться, – решительно сказала она Марианне, имея в виду ее знакомство с Зорькой. – Здешние ребята все хитрованцы. Только и смотрят интерес свой справить. Я тебе жизнь губить не дам.

Шурка была искренне убеждена: самое страшное, что может быть в жизни, – это если парень обманет девку. После этого хоть не живи.

Кто-то из работниц, перекрывая грохот молотков, крикнул:

– Шурка, зубило мое не брала? Что за дьявол, все из-под рук прут!

– Ну тебя к шуту! – равнодушно отозвалась Шурка. Однако вынула из фартука зубило и послала Марианну: – На, снеси ей. Пусть в другой раз рот не разевает.

Когда Марианна отнесла зубило, прерванный разговор возобновился.

– Этот парень тебя и насчет соли выпытывал?

– Да…

– Вот чалдон проклятый! А пусть он скажет, как нам жить, если он такой умный. Сам-то небось сало ест.

– Ну, какое сало! – возразила Марианна. – Он же один работает, и у него больная мама.

– Тем более сочувствовать должен.

Соль, о которой шла речь, добывал Шуркин знакомый, отчаянной жизни гуляка, инвалид Марк. Раза два в месяц он путешествовал куда-то под Сольвычегодск и покупал там соль на килограммы. А тут, в Мурояне, Шурка сбывала стаканами. Рассчитывалась Шурка с Марком честно, поэтому он ее на другую перекупщицу не менял. У Марка правая рука заканчивалась протезом в черной перчатке, действовал он ею довольно ловко, но, если нужно, мог изобразить полную беспомощность, так что его ни один проводник не решился бы согнать с поезда и на базаре не трогал ни один милиционер. Из-за отчаянной гульбы у Марка только за последнюю зиму расстроились два сватовства в хороших домах. Но Шурка при всех своих твердых правилах относилась к Марку с непонятным снисхождением.

– Человек за нас пострадал…

…В половине пятого смена кончалась. Кочегар в электроцехе тянул ручку