Романеска - Тонино Бенаквиста

Им только всего и надо — отречься друг от друга.

*

Однако влюбленные не чувствовали в себе никакого призвания к святости. Взаимная любовь сделала их более чуткими к страданиям ближних, и они ни разу не упустили случая совершить доброе дело. Но эти благородные порывы коренились в одном-единственном чувстве, родившемся в них одним осенним утром. И наверняка их мало заботили бы чужие беды, не испытай они этой неудержимой тяги к дивному незнакомцу. Без исполнения собственных желаний и желаний родной души альтруизм и самопожертвование были всего лишь благими началами, начисто лишенными какой бы то ни было убежденности и полными притворного пафоса. Можно ли совершить малейший акт милосердия, не познав прежде всего этого откровения? Такое и представить-то себе трудно. У зверолова и его сборщицы ягод сердце было огромное, как храм, но этот храм показался бы каждому из них пустым, если бы там не побывал другой.

Они выразили дьяволу свою признательность, но они недостойны такой чести, сказали они, да и не способны пройти по этому пути милосердия. Слишком уж это великое дело, нет, они предпочитают судьбу навеки связанных друг с другом грешников, обреченных на вечную пытку ветрами.

*

И тут произошло нечто невиданное со времен создания преисподней, то, чего никогда не могло случиться. Лукавый вышел из себя и показал свое истинное возмущение; он обозвал их эгоистами, сказал, что хуже их у него в аду еще никого не было, и даже допустил мысль, что ошибся, поместив их в круг к сластолюбцам, тогда как их место среди равнодушных. Да как они смеют цепляться за свою несчастную близость, когда им представляется уникальная возможность рассказать людям о равноправии, избавив их от вековой несправедливости и ошибок?

Так говорил Сатана, искренне негодуя, как только может негодовать благородный ангел, каковым он был когда-то, до того как пал.

Его негодование напомнило возлюбленным другую вспышку гнева, когда все так же начиналось с упреков в неблагодарности. Только тогда их бранил Бог, а теперь вот дьявол, но почти в тех же выражениях.

Неудача привела дьявола в доселе неведомое ему состояние. Впервые он предстал без своей пагубной ауры, в стремлении восстановить утраченное достоинство, — весьма недостойное занятие для того, чье дело было принимать недостойных в своем расплавленном логове.

Проклятую парочку это даже расстроило: грустно в очередной — может быть, сотый, с тех пор как они скитаются по миру, — раз убеждаться, что любой циник, стоит только ему самому столкнуться с цинизмом, превращается в самое беспомощное существо. Ему, автору полного каталога грехов, признать свои ошибки не позволяла гордыня. Из хозяина преисподней он превратился в короля честолюбцев, и весть об этом неприятном факте разнеслась среди грешников, пребывавших здесь с незапамятных времен. Пойдя на поводу у собственной самонадеянности, как заурядный смертный, он не смог ни соблазнить, ни покарать две простые души, он даже не заронил в них мучительных сожалений и угрызений совести. Он утратил право называться великим распорядителем наказаний.

И Сатана стал всеобщим посмешищем.

И лично проводил их до ворот ада.

Соснув немного, Луиза снова садится за руль, твердо решив еще до темноты добраться до пограничного поста в Уэст-Беркшире — «хижины среди сосен», как она его описала. Миссис Грин, устроившись на заднем сиденье, положила монитор на колени и, пользуясь приличным сигналом Сети, смотрит по местному телеканалу новости, а затем просматривает поступающие десятками сообщения с хэштегом #runninglovers.

Самое интригующее из них написано сотрудником архива из префектуры Сена — Сен-Дени, утверждающим, что ему удалось нащупать связь между пьесой «Супруги поневоле» и реальными фактами, лежащими в ее основе.

Он только что оцифровал и выложил в Сеть два документа XII века, имеющих отношение к этому делу и в которых говорится о супружеской паре, приговоренной к смертной казни за богохульство. Это, во-первых, протокол судебного заседания, а во-вторых, так называемый «диктум» — обвинительный акт, который зачитывался на площади перед народом, пришедшим посмотреть на казнь.

«Вышепоименованные были доставлены в сие место с рынка Ле-Аль сидящими в повозке и одетыми в белые рубахи и штаны».

Не претендуя на роль историка, он обращает особое внимание читателей на некоторые подробности, указывающие, что рассмотрение данного дела отличалось от принятых в то время судебных процедур. Всех, кто заинтересовался этими документами, он приглашает прийти в хранилище и изучить оригиналы.

Чувствуя комок в горле, миссис Грин перечитывает полный текст протокола судебного заседания и снова, как тогда, ощущает озлобленность свидетелей обвинения, злопамятство церковников и лицемерие судей. Но жесткость обвинительных речей смягчает одна фраза, произнесенная ее мужем. Чтобы проверить, выдержала ли она испытание временем, она посылает ему ее в мгновенном сообщении.

*

Дальше до пограничного пункта Сен-Бернар-де-Лаколь автобус «Грейхаунд» поедет без остановок. Пассажир латиноамериканского типа, часто катающийся по этому маршруту, поясняет мистеру Грину, что белому с американским паспортом бояться нечего. А мистер Грин до этого момента ничего и не боялся, но стремление незнакомого человека его подбодрить вселяет в него беспокойство. Чтобы прекратить этот разговор, он хватается за газету, забытую кем-то на сиденье. Но, едва раскрыв ее, тут же раскаивается в содеянном.

Автор редакционной статьи в «Вашингтон пост» возмущается интересом, который вызывает дело беглых французов, и сам же, как ни странно, посвящает этому делу целую страницу. Мир ежедневно трясет — как в прямом, так и в переносном смысле, — ни один из мировых конфликтов не заканчивается мирным путем, раскол между Севером и Югом необратимо усугубляется, все естественные ресурсы заложены-перезаложены, все живут в кредит, ставя под угрозу собственное будущее, любой ребенок благодаря компьютерным играм может пойти на массовое убийство, а мы тратим время на обсуждение какого-то незначительного факта из разряда «происшествий»! Можно подумать, что читатели устали от неуклонно шагающей вперед истории и от тысяч и тысяч смертей, которые она оставляет позади себя. Тридцать лет назад он пошел в журналистику ради защиты демократии, он возбуждал дела, разоблачал скандалы, предотвращал заговоры, и вот теперь кричит от бессилия, заполняя этим криком целых четыре колонки. Он, умевший когда-то повлиять на общественное мнение, на закате своей карьеры сам поддается его влиянию. Еще не так давно, стоило где-то в мире забрезжить революции, он уже слал оттуда свои репортажи. Теперь же ему достаточно открыть «YouTube»! Да и политикам, зависающим в соцсетях, нет больше нужды общаться