Молодая жена - Ирина Александровна Велембовская

себе теплого кота. Мимо прошли две женщины с ведрами на коромыслах и остановились.

– Ты чего же мерзнешь тут?

– Я гуляю, – сказала Марианна.

– Уж какое гулянье в одном платьишке…

Они понесли дальше свои ведра, плеская голубой водой в чистый снег. Потом одна из женщин вышла на крыльцо и поманила Марианну. Та отпустила кота и нерешительно пошла через улицу.

– Соседка, а знаться не хочешь, гляди-ка, у меня тоже девушка маленькая есть.

И показала Марианне годовалую девочку.

– А Сеньку моего знаешь? Отличник!

– Нет, – сказала Марианна. – Я сейчас, к сожалению, не посещаю школу.

Хозяйка пошла ставить самовар и дала Марианне подержать девочку. Та была тяжеленькая, немоватая, с круглыми глазами. Долго держать ее на руках Марианне было трудно, поэтому она вместе с девочкой села на пол, на чистый половик, от которого пахло речным полосканием. Так же пахло и платье на девочке.

– Маменька твоя, я гляжу, все дома да дома. Хворает, что ли?

Марианне сделалось очень неловко.

– Вы знаете, она очень неприспособленная…

– Неспособная – так покажут. Чего ж за печкой сидеть? Чай, вы молодые.

Марианне не хотелось отсюда уходить. В этом доме было все, чего так не хватало в рядковской избе: ровная, недушная теплота, белизна печи, тень занавесок, яркость самоварной меди. А главное – ребеночек, спокойный, как будто понимающий…

– Тетя, а у вас есть радио? – спросила Марианна.

– Как не быть!

Хозяйка включила репродуктор, и Марианна подошла поближе.

– Это «Половецкие пляски», – сказала она. – А вы не скажете, как на фронте? Мы ведь абсолютно ничего не знаем.

Провожая Марианну, хозяйка дала ей крупное белое яичко.

– Ходи к нам. С Томкой поиграешься.

Дома Ангелина с тревогой посмотрела на падчерицу.

– Где же ты была?

– В гостях, – сказала Марианна. И вынула из кармана яйцо. – Меня пригласили, и я пошла.

Потом она села возле мачехи и добавила очень серьезно:

– Это просто ужасно, что мы никуда не ходим. Ведь мы совсем молодые!

Ангелина смотрела на нее со странным выражением лица.

– Нет, Марианна, – тихо сказала она, – я уже не молодая!

Однажды Ангелину разбудил стук в неурочное время. Окно было заморожено, и нельзя было увидеть, кто стучится у ворот. Сам Рядков никогда не стучал, наоборот, приходил неслышно, зная секрет засова на калитке, и они узнавали о его приходе, когда он уже появлялся в избе, высокий, белый от метели, и с его приходом по кухне вместе с запахом зимы тянулась ворчливая руготня.

А тут кто-то стучал громко и упорно. Пришлось кое-как одеться и идти отворять, хотя Рядков и запрещал пускать чужих.

Пришел председатель колхоза Лазуткин. Оглядел избу и сел без приглашения.

– Хозяина нету? – спросил он сиплым с мороза баском.

– Нету, – тихо ответила Ангелина, придерживая заношенную рубашку у ворота.

– А вы, значит, квартирантка его будете? Так… Слышал, что из школы ушли. На какие средства прожить рассчитываете? Может, в колхоз к нам работать пойдете?

Растерявшись перед этим молодым, аккуратно одетым мужиком, глаза у которого были серо-голубые, как цветок барвинка, Ангелина безуспешно пыталась поправить нечесанные волосы. А в голову ее, изморенную душным жаром избы, невольно кинулась мысль: вот не смогла же судьба послать ей этого чистенького, наверное, ласкового мужика!

– А какая у вас работа? – со слабой, но чуть игривой улыбкой спросила она.

Но Лазуткина эта улыбка не проняла.

– Разная у нас работа, – сказал он со спокойной деловитостью. – Сельская. С лошадьми водиться не приходилось? Запрягать сможете?

– Нет, – стукнув зубами от волнения, сказала Ангелина.

– А доить?

Она покачала головой.

– Худо!

Он молча размышлял, куда ее такую деть – пухлую, белую и малоподвижную, с маленькими, не по комплекции, руками и ногами.

– Беда с тобой, девка! Уходи ты отсюдова, пока не поздно. А то ведь захряснешь, образ свой потеряешь. Ежели мы все так-то вот сядем да руки складем, кто же армии нашей пособит? Ей ведь тоже есть надо.

Ангелина молчала.

– Неси заявление. Я вам хлебушка, картошки понемногу выпишу. До весны перебьетесь.

– А в чем же я пойду работать в ваш колхоз? – спросила Ангелина. – Босиком?

– На крайний случай лапти обуешь. Сейчас это не зазорно.

– Вы-то вот не ходите в лаптях, – сказала она, указывая Лазуткину на его черные, подшитые кожей пимы.

Председатель поднялся.

– Ну, как хошь. Не гнусно тебе здесь быть, так сиди. А вот девочку вы обязанные в школу посылать. Думаете, что раз война, то и законов уж нету?

Рядкову об этом визите Ангелина ничего не сказала. Но он каким-то образом узнал и сам.

– Вот так-то вас, дураков, и охмуряют. Лазутке план надо исполнить, вот он и ходит, агитирует. Чего ты в колхозе-то не видела?

– А вы сами разве не колхозник? – растерянно спросила Ангелина.

– Только бы не хватало! Я от исполкома, при коммунальном отделе состою. Я человек рабочий.

Потом Рядков рассказал Ангелине, что отец вот этого самого председателя Лазуткина в двадцать первом году его, Рядкова, выследил, когда он тайком в деревню пришел жену свою повидать.

– Восьнадцать месяцев я на Печоре у зырян скрывался, очень по супруге скучал. Трое суток не спал, до бабы дорвался, – сразу уснул. А Лазутка как тут и был. Привел с собой еще двоих сельсоветчиков, связали меня, чуть руки не пообрывали… Ну и я им легко не дался: зубами действовал, как голодный волк!

Рядков топырил губу и мрачно улыбался.

– Жалко, мало мы их, красногузых, в восемнадцатом году драли! – добавил он с ядовитым сожалением и сделал жест своей длинной, как плетка, рукой, будто стегнул с потягом.

Ангелина, вздрогнув, отодвинулась. Она даже и не представляла, что у советской власти есть еще настоящие враги. Неужели он и ее считает такой же, раз говорит ей такие вещи?

Рядков и сам почувствовал, что пересолил: кто ее знает, еще доносить побежит. Когда легли спать, он долго молчал. Потом его шершавая от холодной воды и глины рука тронула Ангелину за плечо.

– Ты в одно ухо слушай, а в другое выпущай, – сказал он мягко. – Вот к весне я тебе сам хорошее место найду. У самого хлеба будешь.

5

Все, что пряталось зимой за высокими сугробами, за темнотой, за короткими пасмурными днями и длинной, скрипучей от мороза ночью, – все это с первым порывом весны запросилось наружу. Мартовский луч ударил в окошко и высветил даже самый темный и грязный угол. Звон капели не давал спать, как раньше, до полудня. Небо и вода в открывшихся полыньях звали своей чистой синевой, и хотелось смыть с лица все, что легло на него