Перед бурей - Нина Федорова

глазах невозможно было добраться до тех глубин, где скрыты тайные мысли: они отсвечивали, они отбрасывали свет, не допуская к себе.

А Саша уже смеялась. В ней поразителен был переход от одного настроения в другое. Неожиданное в первый миг, оно затем оправдывалось её главной, основной темой, как симфония сложной музыкальной композиции.

– Помилуйте, Георгий Александрович! Я сказала, что полковник Линдер может умереть, – и вы вздрагиваете, и в ваших глазах ужас! Вы так его л ю б и т е? Или вы полагаете, что он бессмертен? Он больше чем на двадцать лет старше нас с вами, он пьёт, курит, он раздражителен, он не очень воздержан в еде. Поверьте, и его жизнь не сладка. Я уверена, он жалеет, что женился на мне. Моё поведение делает его всюду комической фигурой: и дома, и в обществе, перед прислугой, перед его детективом – везде. – Она задыхалась от смеха. – Вы знаете, он подкупает чужих слуг, чтоб следили, он нанимает сыщиков, настоящих, специалистов… и не находит н и-ч е-г о! Детектив!

В камине ярким огнём вдруг вспыхнуло обуглившееся полено и со зловещим шипением рассыпалось, взлетев фонтаном сверкающих искр. Саша вздрогнула.

– Я женщина безупречная, – сказала она гордо, и голос её звучал холодно и жёстко.

Георгий Александрович чувствовал себя всё более неловко и неуверенно. Он подошёл к камину и молча приводил в порядок распавшиеся поленья и головни. Он слышал, как за его спиною Саша грустно вздохнула и заговорила чуть слышно, печально и медленно:

– Вот т а к я живу… И всё это казалось мне правильным. Но сегодня пошёл снег… Я ещё никогда не видела такого снега. Я всё бродила бесцельно по комнатам. Я останавливалась около окон, наблюдая, как под снегом преображается мир. Я раздумывала о всей моей жизни. И мне показалось, что я не живу. Какая-то малая, незначительная часть моего существа живёт за меня. Она взяла верх надо мной, эта часть, и командует, а остальное всё ей повинуется слепо. Разве это я? Разве нужна мне т а к а я жизнь? Мне показалось сегодня: я больше н е м о г у жить в моём доме. С вами случалось это?

– Со мной? – воскликнул Жорж, но тут же старательно сдержал и свой порыв, и свой голос. – Со мной это случается каждый день, каждое утро, как только я просыпаюсь. По моим сведениям, это же случается и со всеми офицерами нашего полка, возможно, и со всеми людьми в мире. Но в военной школе в нас воспитали уверенность, что человек измеряется способностью подчиняться дисциплине и принятому порядку. Я встаю – и живу, как мне предписано.

Она делала вид, что не слушает, не следит за его словами, продолжая:

– Но вот сегодня мне в голову пришла мысль: а что, если я умру первой? Что тогда? Что тогда? – почти крикнула она гневно, обращаясь к нему, как будто ожидая, что он может ответить на этот вопрос. – Неужели… – она говорила теперь, почти задыхаясь от волнения, – я – с моей гордостью! – так и умру рабой? Сегодня во мне поднялось возмущение. Мне хотелось уйти, уйти сейчас же… И я подумала… я искала бесстрашного человека, кому рассказать…

– Бесстрашного? Это не трудно: в полку у нас много бесстрашных офицеров, начиная с вашего мужа.

– Нет, не перебивайте. Не смейте. Не такого бесстрашного, кто может «с честью пасть на поле брани», тут муж мой, Линдер, может пасть живописнее, чем другие. Нет, я искала человека, бесстрашного перед самим собою, кто не отступит перед новою мыслью, перед вызовом обществу, кто живёт своей волей…

– Вы сильно преувеличиваете моё бесстрашие, Александра Петровна. Я именно тот человек, кто не знает страха единственно на поле брани.

– Не надо шутить, мне смертельно грустно сегодня, – сказала Саша. – Трудно жить, ожидая… лишь тем, что ждёшь и ждёшь…

– Чего же вы ждёте?

– Когда он умрёт, – прошептала Саша и улыбнулась ему доверчиво и просто. – По всем законам природы, он должен бы умереть раньше меня и уже очень скоро. Подумайте: он почти стар, у него больная печень, слабое сердце, начало диабета, подагра – а он ещё много пьёт. Он нетерпелив, не переносит диет, не умеет лечиться. Постоянно сердит. Раздражителен… А я? – Она встала. – У меня никогда не болит ничего. Я страдаю только душевно, и то лишь от собственных мыслей.

Она подошла к нему. Они стояли друг против друга. Она взяла свою шапочку и встряхнула её перед огнём, капельки растаявшего снега скатились с неё.

– Снег, снег… – повторила Саша задумчиво, разглаживая рукой влажный мех.

– Как видите: растаял… и нет ничего. Нет следов, кто куда шёл и где был, как вы сегодня сказали.

– Вы отпускаете меня с шуткой, – прошептала она, склонив голову. Он не видел её лица. – Возможно, я заслужила. Возможно, всё на свете только смешно.

Она выпрямилась, у ней было другое лицо: холодное, замкнутое и гордое.

– Подайте, пожалуйста, ротонду, Георгий Александрович. Благодарю вас. – И вдруг странным тоном произнесла как будто не к настоящему моменту относившиеся слова: – Во в с я к о м с л у ч а е, благодарю вас… – И ещё раз повторила: – Во в с я к о м с л у ч а е.

Он молча накинул ей ротонду на плечи.

И вдруг, улыбаясь, сердечно, по-детски, она протянула ему руку и сказала весело:

– Прекрасно с вами поговорила! Чудесно провела у вас вечер. Так хорошо у вас погостила! Спасибо. Никогда не забуду. Это мои перчатки?

– Разрешите мне проводить вас домой?

– Что вы, Георгий Александрович! О т с ю д а? Вы же не тот бесстрашный человек! Я уж сама как-нибудь проскользну незаметно, чтобы не испугать ваших коллег – офицеров.

На миг она остановилась с затуманенным взором, видимо, думая о чём-то и колеблясь, как закончить визит. Молча протянув руку, она затем пошла к двери. На пороге, вдруг круто обернувшись, сказала:

– З а б у д е м э т о т в е ч е р! – И голос её был холоден и высокомерен.

Оставшись один, Георгий Александрович не знал что и подумать. Он не понял настоящей цели её визита и смутно чувствовал себя в чём-то виноватым. Возможно, он холодно оттолкнул человека в минуту, когда тот нуждался в участии. Или всё это была игра? Однако он не сомневался, что о жизни своей Саша рассказала только правду. Но з а ч е м рассказала? И почему именно ему, никогда не дававшему повода к сближению? В этом была, без сомнения, скрытая цель. Но какая? Во имя чего подвергала она себя этому риску?

Но риску она подвергала и его. Что, если визит её станет известен? И