Сережа - Вера Федоровна Панова

что она тушила пожары и спасала умирающих».

Постучали в дверь, пришла женщина.

– Нюрины девчата прибыли, – сказала ей тетя Дуся. – Ты помнишь Нюру?

– Это какая Нюра? – спросила женщина.

– Ну как же, – сказала тетя Дуся, – небольшая такая, во втором цехе работала.

– Рябоватенькая? – спросила женщина.

– Нет, рябоватенькая – то Соня была, – сказала тетя Дуся, и Маня подтвердила:

– То тетя Соня была.

– А чего же это я Нюру не помню? – спросила женщина.

Вошла другая женщина, болезненная, угрюмая. Тетя Дуся и ее спросила:

– Нюру помнишь? Это ее дети.

– Нюрины дети? – переспросила женщина.

Она стояла, прислонясь к двери, и смотрела на Валю и Люську.

– Не похожи на Нюру, – сказала тетя Дуся. – В отца, я его знала, белокуренький такой был.

– На Нюру не похожи, – эхом повторила женщина.

Она отвернулась, и в профиль Валя ее узнала. До чего она изменилась, она была совсем молоденькой, когда сидела на Лиговке у Московского вокзала со своим мальчиком Васильком. Волосы у нее стали редкие и серые, и черты другие, будто не ее лицо, непонятно, как Валя ее узнала.

Узнав, она об этом не сказала и не спросила про Василька. Она понимала, что спрашивать не надо. Что можно, скажут без твоих вопросов. Ты молчи, жди, когда тебе скажут.

Посторонние ушли. Тетя Дуся и Маня стали готовиться к ночлегу. Тетя Дуся уложила Люську с собой на кровати, а Маня постелила себе и Вале на полу. Подушки она прислонила к батарее парового отопления. Через окна с улицы светил свет в комнату.

– Ложись к середке ближе, – сказала Маня. – Место есть.

– Мне хорошо, – ответила Валя.

Они лежали деликатно, стараясь не прикасаться друг к другу.

– Будут тебе предлагать в трампарк, в стройтехникум и так далее, – сказала Маня, – ты не соглашайся. Не советую тебе. У нас коллектив мировой, а там еще не известно. Это первое. Второе, – вашу маму у нас помнят. Так что ты не кто‐нибудь, а своя, потомственная.

Тетя Дуся с кровати сказала:

– Слушай Маньку, она дело говорит.

Валя спросила шепотом:

– А у тебя тоже разбомбили дом?

– Нет, – ответила Маня. – Моя мама когда умерла, тетя Дуся забрала меня, так у ней и живу. Скоро уже три года. А комната у меня есть. Неплохая.

Она повертелась, укладываясь удобней, и засвистела носиком. Всхрапнула тетя Дуся. Валя лежала, дышала тихо. От батареи было тепло. Отсвечивало темной гладью зеркало на комоде.

«Я приехала? – спросила Валя у кого-то. – Здравствуйте! Нет, я еду, еду, буду ехать всю жизнь…»

Маня сказала сонно:

– Четырнадцать квадратных метров. В случае одна надумаю жить – есть где.

– Я те дам одна, – сказала тетя Дуся. – Спи.

По улице прошумел грузовик. Все дома на улице были на месте, только вместо одного – дощатый забор.

– Надо же! – сказал дядя Федя.

– Поправим, – сказал солдат в шерстяных носках.

– Нам даст чаю проводник, – сказала Люська.

– Приготовьте билеты! – сказала проводница.

Музыка заиграла. Кто-то запел: «Вышел в степь донецкую парень молодой». Парень был в ушанке и ватнике. Черными глазами он смотрел на Валю.

Володя

1

Когда в поезде контролер сказал Володе: «пошли!», Володя пошел спокойно. Он не чувствовал за собой вины, бояться ему было нечего. Что у него нет пропуска в Ленинград, так откуда же он возьмет пропуск, раз отец не прислал ему вызова. А без пропуска билет все равно бы не продали, если бы даже у Володи были деньги на билет.

Это формальности. Кто мог помешать ему вернуться в город, где он родился и жил до самой войны? Решил вернуться и вернется. Днем-двумя позже, это не важно.

Держа в руке свой легкий полупустой рюкзак, он терпеливо пробирался среди мешков, чемоданов, корзин, которыми был загорожен вагонный проход. Проводница шла перед ним, выкликая:

– Граждане, приготовьте ваши билеты!

Контролер шел сзади, и за Володиной спиной сухо щелкали его щипцы.

«На ближайшей станции меня высадят, – размышлял Володя, шагая через чемоданы и мешки. – Допустим, отправят в милицию. Нет, вряд ли, я же не жулик. Ну, допустим, отправят все-таки. В милиции что мне сделают? Самое большее – составят протокол, а держать не будут, охота им меня кормить. Да нет, и протокол не захотят составлять, тратить время на ерунду. Выговор сделают, погрозят, а я попрошу, чтобы помогли уехать следующим поездом, потому что чего же мне там на станции болтаться зря. А если обойдется без милиции, сам уеду. Может, больше шансов проскочить незамеченным, если ехать с пересадками, короткими перегонами? Пожалуй; только есть ли подходящие поезда, надо выяснить… Я дурак, сам виноват, что сцапали. Снаружи надо ехать, на подножке. Так никогда ничего не добьешься, если бояться ветра. А интересно, – подумал он и глотнул слюну, – где мне придется поесть?»

Ему представилась большая, румяная, как топленое молоко, картофельная шаньга, которую купил девочкам солдат.

– Давай-давай! – сказал контролер и подтолкнул Володю.

Они преодолели тамбур, где женщины и дети толпились перед открытой дверью уборной, и вышли на междувагонный мостик – два металлических щита, переброшенных через грохочущую пустоту. Ледяной ветер рванул воротник Володиной куртки, поставил дыбом, прижал к щеке, – Володя глубоко вдохнул этот режущий ветровой воздух с примесью паровозной гари. В щели между щитами мчались рельсы.

Дальше опять был переполненный вагон, воздух серый и густой от махорки, от дыхания, и так же двигалась впереди проводница, уже другая, а за проводницей Володя, а за Володей контролер со щипцами. Так же медленно приходилось продвигаться, застревая в грудах наваленного багажа. И еще переход, еще вагон, до крыши набитый мешками, корзинами, взрослыми, детьми, плачущими, спящими…

А поезд шел ровным ходом, в окнах серое темнеющее небо и провода, и телеграфный столб проплывал одиноко и неторопливо.

«Что же, – подумал Володя, – так меня и будут водить по поезду?»

Но в следующем вагоне контролер его оставил, сдав на руки двум тамошним проводницам. Володины документы он унес с собой.

2

Одна проводница была постарше и потолще, коротконогая, плечистая, с большим белым лицом под маленьким черным беретом. Лицо выражало хмурую важность.

Другая – худенькая и еще молодая, хотя ее желтоватый лоб уже был разлинован длинными продольными морщинами. Худые руки торчали из рукавов кителя. Глаза были очень блестящие, а тонкие красные губы все усмехались, будто проводница вспоминала о чем-то смешном.

– Ишь, зайчик! – сказала она громко и резко, глядя на Володю, когда контролер ушел. – Смотри, Варя, какой зайчик! С черными усами!

И закатилась долгим нервным смехом. В смехе