Сережа - Вера Федоровна Панова

меня те, кто мне нужен, или я от них ухожу?

И этот тоже – на минутку подсел, и нет его, увели.

Будет ли встреча прочная, вечная?

8

Сколько печных труб, оказывается, понастроили люди. Вот они торчат, трубы, во множестве торчат из-под снега. При каждой трубе была раньше печь, варилось кушанье, люди грелись. Сейчас голо и дико торчат бездомные трубы. Все кругом рухнуло, лежит под снегом, печи, стены, а трубы торчат.

Подъезжаем.

Все одеты в пальто и давно стоят на ногах, накаляя вагон своим жаром. Дядя Федя в шинели, спустив наушники и завязав тесемки под небритым подбородком, встал как скала позади Вали с Люськой. Толчок под ногами, и остановился поезд, люди начинают выливаться из вагона.

Свежий воздух в лицо, столб, часы…

Ленинград?

Толпа льется по перрону…

– Держись! – вскинув на спину багаж, велит Люське дядя Федя. Люська ухватилась за его шинель рукой в рукавичке… Железная калитка в конце перрона, и у калитки – да, она! – тетя Дуся, постаревшая, потемневшая, но она, она! – пряди стриженых волос вдоль щек, папироса во рту, прижмуренный глаз…

9

У тети Дуси умылись над раковиной в большой темной кухне и пообедали. Кроме супа и каши, была сладкая наливка, и не только дядя Федя, все, даже Люська, позволили себе и выпили за то, чтоб больше с нами этого не было, сколько б мы ни прожили, хоть по сто лет, – будем здоровы!

Накрывала на стол и грела обед молодая красавица. Ее звали Маней. Она работала на фабрике. Мать у нее умерла в блокаду.

Тетя Дуся рассказывала, как Маня тушила пожары и поймала ракетчика.

– Схватила мерзавца за шиворот.

Маня весело засмеялась. Совсем нетрудно было вообразить, как эта Маня с подбритыми бровками и золотистыми локонами хватает мерзавца за шиворот. Такой был вид у нее боевой, что ничего о ней вообразить не трудно. Среди пляшущего пламени она бегала по крышам, ну что ж. Она все могла. Как ловко сидел на ней черный свитер, загляденье.

– Что думаешь делать? – спросила тетя Дуся у Вали, когда закончился обед и закончились воспоминания и дядя Федя, распрощавшись, ушел к своим знакомым.

Валя поделилась давнишним планом.

– Я бы хотела, – сказала она, запинаясь, ей самой этот план казался фантастическим, хотя мало ли фантастического на свете… – Хотела, если можно, съездить на Мгу, поискать мамину могилку. Папину, конечно, не найти…

– Это удивительно, – сказала тетя Дуся, – до чего вы ни о чем не имеете понятия. Ты ехала: ты видела? Можно там найти могилу? Мга! На Мге все перекопано, мин еще до черта… Она будет искать могилку!

– Но я помню, где она! – сказала Валя. – Вот так находится ров, к которому мы бежали. А так…

– А зачем у тебя на могилы настрой?! – спросила тетя Дуся гневно. – Молодая! Жить должна! Становись на участок, где мама работала, – это будет красота, это я понимаю!.. А пока бери-ка Люську да идите в баню, самое первое дело с дороги баня.

Когда Валя собрала белье, тетя Дуся к ней подошла и поцеловала.

– Ты все-таки молодец, – сказала она. – Я боялась, ты слабонервная, как мама была, – нет, ты молодец. Где баня, помнишь? А то Манька проводит.

– Не надо провожать, – сказала Валя. – Я помню.

Они хорошо помылись с Люськой, потом Валя сказала:

– Пойдем посмотрим, где был наш дом. Отсюда близко.

Горели фонари. Мелкий снег, блестя, крутился вокруг фонарей. Валя озиралась, – напоминания обступали ее, выходя из летящего снега. Вывески, подъезды, звон трамваев, освещенный вход в кино, завитая кукла в окне парикмахерской, все было напоминаниями. Но почему-то думала Валя не о том, как она ходила тут маленькой, – ей снова вспомнилось ее поездное знакомство, молодой человек Володя, которого увел контролер.

«Он все равно доберется до Ленинграда, – подумала она, – и я смогу его встретить. Даже сейчас могу его встретить, почему нет, как будто это так уж невозможно».

И на всякий случай стала смотреть на прохожих.

Люди шли по улице, входили в магазины, выходили из магазинов. Ловко вскидывая над снежным тротуаром короткое толстое туловище, на руках прошел безногий, его отечное, темное, хмельное лицо вдруг вынырнуло перед Люськой. Люська отпрянула.

– Валь, – сказала она, – я не хочу смотреть, где был наш дом. Идем к тете Дусе.

– Уже скоро! – сказала Валя. – Вон наш угол! Вон тот, где булочная! Видишь? Где высокое крыльцо, мы там покупали хлеб.

Они дошли до булочной и свернули за угол.

Все дома были на месте. Только одного не было, вместо него – дощатый забор. Слева стояла фабрика-кухня, к ее каменным столбам примело свежего снежку. Справа подымался высокий темный дом, только несколько окон в нем было освещено. А посредине – провал, будто зуб выпал. Провал и дощатый забор.

– Надо же! – сказала Валя.

Они постояли, глядя на забор.

– Вот тут были ворота, – сказала Валя.

– А может, – сказала Люська, – это не наш дом. Почем ты знаешь?

– Ну как же мне не знать! – сказала Валя. – Вот тут всегда стояла дворничиха. Ее звали тетя Оля. Пройдешь подворотню, и направо второе наше было окно.

– Ну, пойдем, – сказала Люська.

Обратно лучше было идти: ветер дул в спину. Сквозь снег загорались на перекрестках то зеленые огни, то красные.

10

– С легким паром! – сказала тетя Дуся. – Вешайте пальтишки к батарее. Сейчас чай пить будем.

Маня в кухне развешивала на веревке чулки и лифчики и пела: «Вышел в степь донецкую парень молодой». И пела она, и развешивала белье, и мыла таз как-то приятно, ловко, с удовольствием. «И я завтра все перестираю», – подумала Валя.

На керосинке сопел чайник. Тетя Дуся наколола щипчиками сахар, нарезала хлеб, достала из шкафчика банку консервов и сказала Мане:

– Свинобобовые открой-ка.

– Тетя Дусечка, – сказала Маня, – это не свинобобовые, это паштет.

– Как же паштет, – возразила тетя Дуся, – когда свинобобовые?

– Ну как же свинобобовые, когда паштет! – воскликнула Маня, держа банку в разбухших от стирки маленьких ручках с колечком на розовом пальце.

И они еще поспорили, прежде чем открыть банку. Там оказался паштет. Сели за стол. Люська ела все, что давали, и тянула из блюдечка чай, раскрасневшись, а Валя съела немножко, она боялась, что мало останется тете Дусе и Мане, которые столько голодали. Она смотрела на Маню и думала: «Какая красивая». Ей хотелось иметь такой же свитер и такую же прическу. Быть тоже бедовой, проворной. «Она разговаривает с тетей Дусей как равная, – думала Валя, – это потому,