Вампиры и другие фантастические истории - Б. Олшеври

площадке; графиня, по обыкновению, лежала на кушетке, лицом к деревне.

Солнце закатилось. Но она просила дать ей еще немного полежать на воздухе.

Вечер был чудный. Мы курили и тихо разговаривали.

От замка через площадку тихо-тихо пролетела огромная летучая мышь. Совершенно черная; я таких раньше не видывал.

Вдруг больная приподнялась и с криком: «Ко мне, ко мне!» – протянула руки. Через минуту она упала на подушки.

Мы бросились к ней – она была мертва.

Как ни готовы мы были к такому исходу но, когда наступил конец, мы стояли как громом пораженные. Первым опомнился твой отец.

«Надо позвать людей», – сказал он глухо и пошел прочь. Он шел, покачиваясь, точно под непосильной тяжестью.

Я опустился на колени в ногах покойницы. Сколько прошло времени – не знаю, не отдаю себе отчета. Но вот послышались голоса, замелькали огни, и в ту же минуту с груди графини поднялась черная летучая мышь, та самая, что мы видели несколько минут назад.

Описав круг над площадкой, она пропала в темноте.

О вскрытии трупа графини я и не думал; твой отец никогда бы этого не допустил.

Меня как врача поражало то, что члены трупа, холодные как лед, оставались достаточно гибкими.

Покойницу поставили в капеллу.

Читать над нею явился монах соседнего монастыря.

Мне он сразу не понравился: толстый, с заплывшими глазками и красным носом. Хриплый голос и пунцовый нос с первого же раза выдавали его как поклонника Бахуса[90].

После первой же ночи он потребовал прибавления платы и вино, так как «покойница – неспокойная». Его удовлетворили.

На другую ночь мне не спалось: какая-то небывалая тяжесть давила мне сердце. Я решил встать и пройти к гробу.

Попасть в капеллу можно было через хоры; так я и сделал. Подойдя к перилам, взглянул вниз. Там царил полумрак. Свечи в высоких подсвечниках, окружавшие гроб, едва мерцали и давали мало света. А свеча у аналоя, где читал монах, оплыла и трещала.

Хорошо всмотревшись, я увидел, что сам монах лежит на полу, раскинув руки и ноги, и на груди его была накинута точно белая простыня.

Нечаянно взглянув на гроб, я остолбенел…

Гроб был пуст!.. Дорогой покров, свесившись, лежал на ступенях катафалка.

Я старался очнуться, думая, что сплю; протер глаза – нет, как ни неверен свет свечей, как ни перебегают тени… но все же гроб пуст и пуст…

Не помня себя от радости, я бросился к маленькой темной лесенке, что вела с хоров в капеллу.

«Недаром я заметил подвижность членов; это только сон, летаргический сон… – мелькало у меня в уме. – Слава богу, богу!»

Кое-как в полной темноте я скорее скатился, чем спустился, с лестницы.

Врываюсь в капеллу, бросаюсь к гробу…

Боже… что же это!.. Покойница лежит на месте, руки скрещены, и глаза плотно закрыты. Даже розаны, которые я вечером положил на подушку, тут же, только скатились набок.

Снова протираю глаза, снова стараюсь очнуться от сна…

Обхожу гроб. На полу лежит монах; руки и ноги раскинуты, голова запрокинулась.

Мелькает мысль: где же простыня? и… исчезает.

Не доверяю своим глазам… в висках стучит…

Нет, это стучат во входные двери со двора. Машинально подхожу, снимаю крючок. Свежий ночной воздух сразу освежает мне голову.

«Что случилось?» – спрашиваю я.

Входит ночной сторож в сопровождении двух рабочих.

«Ах, это вы, доктор! – говорит сторож и облегченно вздыхает. – А я-то напугался. Иду это по двору, а за окнами капеллы точно кто движется; ну, думаю, не воры ли? Боже избави, долго ли до греха. На графине бриллиантов этих самых много-много; люди говорят, на сто тысяч крон!

Подхожу. Шелестит, ходит, да как заохает, застонет… Ну, я бежать, позвал парней, одному-то жутко», – закончил сторож.

«Вы пришли кстати, с монахом дурно, надо его вынести на воздух», – приказываю я.

«Ишь, как накурил ладаном, прямо голова идет кругом, – сказал один из парней, поднимая чтеца. – Ну и тяжел же старик!» – прибавил он.

В это время из рукава монаха выпала пустая винная бутылка и покатилась по полу. Парни засмеялись.

«Отче-то упился, да и начадил без меры. Недаром же он и стонал, ребятушки, страсть страшно!» – ораторствовал сторож.

Вынеся монаха во двор и положив на скамью, мы стали приводить его в чувство.

Это удалось не сразу. Угар и опьянение тяжело подействовали на полного человека.

Наконец он открыл глаза; они дико бегали по сторонам.

Я приказал дать ему стакан крепкого вина. Он жадно выпил, крякнул и прошептал:

«Неспокойная, неспокойная».

Начало рассветать; послышался звон церковного колокола к ранней службе.

Я пошел к себе, желая все обдумать, но едва сунулся на кровать, как моментально заснул.

День прошел обычно.

Монах совершенно оправился и просил только двойную порцию вина «за беспокойство».

Я видел, как экономка Пепа подавала ему жбан с вином, и, шутя, сказал ей:

«Смотрите, Пепа, возьмете грех на душу, обопьется ваш монах».

«Что вы, доктор, да разве они по стольку выпивают в монастыре! А, небось только жира нагуливают», – ответила Пепа.

Ночью я часто просыпался, но решил не вставать.

Рано поутру слышу нетерпеливый стук в мою дверь.

«Несчастье!» – сразу пришло мне в голову.

В один момент я готов. Отворяю.

Передо мной Пепа; на ней, что говорится, лица нет.

«Доктор, доктор, монах… монах умер…» – наконец произносит она, заикаясь, и тяжело опускается на стул.

Спешу.

На той же лавке, что и вчера, лежит монах.

Он мертв. Глаза его широко открыты, и все лицо выражает смертельный ужас.

Кругом вся дворня.

«Кто и где его нашел?» – спрашиваю я.

Выдвигается комнатный лакей:

«Господин граф приказали вставить новые свечи ко гробу графини, я и вошел в капеллу, а он лежит у самых дверей».

«Верно, выйти хотел, смерть почуял!» – раздаются голоса.

«Да не иначе как почуял, через всю капеллу притащился к дверям».

«В руке у него было два цветка, мертвые розы. Вчера ребята из деревни целую корзину их принесли, весь катафалк засыпали».

«Верно, беднягу покачивало; он и оперся, и зацепил их».

«Хорошо еще, что покойницу графинюшку не столкнул», – рассказывают мне один перед другим слуги.

Я слушал, и в голове у меня гудело, и в первый раз в душе проснулся какой-то неопределенный ужас.

Смерть была налицо, и делать мне, собственно говоря, было нечего.

Но все-таки я велел перенести труп в комнату и раздеть.

Первое, что я осмотрел, была шея, и на ней я без труда нашел маленькие кровяные пятнышки-ранки.

Тут впервые у меня зародилась мысль, что ранки эти имеют