Из озера взметнулись молнии - Милисав Антониевич-Дримколский

class="p1">— Ты, Марко, перебарщиваешь со своей музыкой, нельзя играть в ущерб сну. У тебя никогда нет середины, одни крайности, как с этой твоей гробницей. Барабаны, танцы, новоселье в гробнице-все у тебя не как у людей. Я вот завтра из-за твоей тамбуры и песен твоих не проснусь. Я моложе тебя, мне и спать надо побольше.

— Да ты частенько встаешь раньше меня. Ты же не из тех, кто увиливает от работы.

— Нет, из тех, и завтра рано не встану. Можешь греметь посудой сколько душе угодно.

— Значит, я виноват, что тебя веселю? Чего же ты тогда раньше не ушел спать?..

В ночной тишине гулко раздавались громкие голоса. Закрывая свою дверь, Мартин удивился этой перебранке. Чего там Пайковский кипятится? Почему они еще не спят? Который сейчас час? Неужели скоро полночь? А почему я оставил дверь открытой? Да и окно распахнуто, сквозняк. А как же Оливера? Наверно, постеснялась зайти. Я же ей обещал… Он вышел на улицу. С гор доносилось уханье совы, шумел ветер, все казалось таинственным. Но что же случилось с Оливерой? Неужели ушла одна, в полночь… Почему не захотела, чтоб я ее проводил до шоссе? Ведь мы же договорились. А как она мне улыбалась! Тепло и нежно. Эта ее чудесная улыбка мне покоя не дает, совсем я голову потерял. Сколько раз мы работали бок о бок, сколько раз она приносила мне разные бумаги на подпись… На совещаниях, на праздничных митингах — сколько же раз я ее видел? Странный я человек, будто не на земле родился. Будто с неба свалился и никак не могу найти свою дорогу. А взгляд ее, разве он не такой же, как у Натальи?.. В глазах и огонь, и мудрость. Что же я раньше этого не заметил, столько лет живу отшельником, без жены, без детей, без родных. Тяжело, жизнь какая-то пустая. Любимая жена облагораживает, окрыляет, а бывают и такие жены, которые решают твою судьбу по-своему, заглушают твои благородные порывы, лишают всякой мечты и надежды и обрекают на бесполезное существование. А это конец!

XXV

Больше двух лет постоянно в таких серьезных заботах, на такой неспокойной работе — для любого это нелегко, для меня тоже. Хотя мне сам бог велел быть там, где трудно, всю жизнь я провел в лесах, в горах, но привыкнуть к такой жизни не смог. Горе и заботы, какие бы ни выпали, человек может перенести, выдержать, но они его ломают, прижимают его плечи к земле, поэтому он снова стремится почувствовать жизнь, ее красоту. Меня вот тянет к дикой природе, с ее буйством и величием. Я бы хотел жить возле этой горной реки. Но не один… Может быть, только здесь человек обретает успокоение и простор для мыслей… Ну вот, я уже и забыл про Управление, ничего от него не требую, ничего не жду. Эта гора стала моей жизнью.

Мартин шел по лесу, где рабочие начали битву за горную воду — копали, бетонировали, отыскивали новые источники. Первые лучи солнца осветили макушки деревьев. По козьим тропам он стал спускаться к стройке и остановился на полянке, окруженной высокими соснами и густыми зарослями можжевельника. Здесь в лунном свете встречаются лани с могучими оленями, чьи ветвистые рога мешают пробиваться сквозь лесные чащи. До поселка часто доносятся их трубные голоса. Пахнуло запахом папоротника, темно-красного шалфея, сосновой смолы. Мартин стал бродить по поляне и с изумлением понял, что и ему, как тем оленям, хотелось бы громко позвать: Оливера! Оливера! Да, Оливера вошла в мою жизнь, но я поглощен работой, бесконечными заботами и тревогами. Я о ней не думал сейчас, но имя ее живет во мне постоянно, так и просится с языка. Да, она могла бы изменить мою жизнь, но насколько я старше ее? Ни много ни мало, а на двадцать лет, на целых два десятилетия. Я сорокалетний мужчина, у меня нет никаких прав на эту девушку. И стоит ли утешать себя тем, что женщины раньше созревают и раньше стареют? Так ли это или я оправдываюсь перед самим собой? Но довольно об этом… Будто мальчишка, а не солидный мужчина. Увидел молодую девушку, глаза ее и улыбка вскружили мне голову… Но тут Мартин вздрогнул и попятился — совсем близко зарычал медведь, старый хозяин здешних лесов, он приближался к поляне. Мартин отступил в лес и крупными шагами зашагал вниз по склону, тут же забыв о медведе, как будто встреча человека и медведя — дело обычное. Он вообще ни на что не обращал внимания, под его солдатскими ботинками трещал валежник, он отстранял руками хлеставшие по лицу ветки и вскоре вышел на новую дорогу, но не пошел по ней, а стал спускаться напрямик, по крутому склону возле скалы. Миновал несколько бараков, обошел поверху столовую и с деловым видом быстро вошел в канцелярию. На середине комнаты остановился. Стоял, молчал и смотрел в дощатый пол. Потом, как бы вспомнив, зачем пришел, оглядел всех и остановил взгляд на Оливере. Подошел к ней на цыпочках, наклонился и стал что-то шептать на ухо. Она не поняла, что он такое шепчет, удивилась, засмущалась. Мартин выпрямился. Что я делаю? — подумал он. Совсем с ума сошел. Подойдя к дверям, он остановился и окинул взглядом канцелярию.

— Извините, товарищи, я пришел, чтобы поговорить с Оливерой по важному делу, а вас не хотел беспокоить, нарушать тишину. Нелегко целый день считать…

Он опять обошел столовую, чтоб не заманили завтракать, и заспешил к машинному отделению.

XXVI

По ухабистой проселочной дороге движутся воловьи упряжки, боковины надставлены буковыми рейками, оплетенными ивовыми прутьями, растрескавшимися и побелевшими от старости. Телеги тащат волы с длинными бледно-желтыми и серыми рогами, потемневшими глазами, высунутыми языками и пеной в ноздрях. Тащат, подгибая ноги и вскидывая головами, словно протестуя, но тащат, напрягаются из последних сил, только иногда слышны фырканье и тяжелые вздохи. Позади в облаке пыли, поднимаемой копытами лошадей и мулов, плетется Стамена, Петкова жена. Она повязана платком, поверх конопляной рубахи изношенная телогрейка с вылезшей в прорехи ватой, на ногах толстые шерстяные носки и опанки, подвязанные узкими ремешками. Лицо у нее морщинистое, опухшее от бессонницы, старуха едва переставляет ноги. В нескольких шагах впереди идет ее соседка, чернобровая стройная женщина со скуластым лицом. Она иногда останавливается и поджидает Стамену.

Крестьянин, что шагал рядом с нагруженной кукурузой телегой, широкоплечий, широколицый и седой, подходит к