Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

другая радость, которую ты же приготовил мне, сам того не зная. Друг мой, ты отверз для меня два сердца, узнать которые было не трудно... и в миг мое собственное забилось в лад с ними... — Она помолчала, глядя на меня, потом добавила: — Эдмон, все, что мадам тебе сейчас сказала, вполне разумно; размышлять тут нечего, ибо, скажу тебе, нам с тобой выпало великое счастье, что мы нашли такого добродетельного друга... Не будь ее, город... как о нем говорят... мужчины... женщины... все страшило бы меня... — Она взглянула на младшего брата: — Ступай, милый Бертран, возвращайся в деревню, и не поддавайся соблазну покинуть ее; тебе не выпадет такого счастья, как Эдмону. Я последовала бы за тобою, я отреклась бы от всех благ, которые мне здесь сулят, не найди я тут доброй руководительницы, которая только и думает, что о благополучии Эдмона и о моем; здешняя хозяйка для меня — покровительница, которую я уже полюбила как родную мать. — Это колдовство какое-то! — невольно воскликнул я, — и у сестры, и у брата словно одни глаза, одно сердце!.. — Позади меня появилась Тьенетта; она подала кушанья и села обедать вместе с Юрсюлей и Бертраном, а мне сказала, что внизу уже садятся за стол. Я отправился туда.

Как только мои однокашники вернулись к своим занятиям, госпожа Парангон повела меня к сестре. Не успели мы войти в комнату, как появилась Тьенетта и доложила, что пришла мадемуазель Манон. Госпожа Парангон смутилась, Юрсюль залилась румянцем. Они переглянулись. После минутной нерешительности первая попросила меня пойти побеседовать с ее кузиной и под предлогом хорошей погоды пригласить ее в сад, а сама она, сестра и Бертран отправятся к госпоже Канон (так зовут ее тетушку, о которой она мне говорила), куда и мне надлежит прийти, как только я освобожусь. Я полетел к своей обожаемой невесте. Ты не можешь себе представить, как мне было тяжело притворяться и скрыть от нее приезд моей сестры, особенно временами, когда она как никогда выказывала мне нежность, доверие, привязанность... О, теперь моя любовь к ней — до гроба, любезный Пьер! Она подумала, что я в доме один, и сама предложила погулять в саду. Мы сели у виноградной лозы, на которой были оставлены самые крупные кисти муската. Пока мы беседовали, Манон с жадностью поглядывала на них. Она высвободила свою руку из моей и отвечала мне невпопад. — Что с вами? — спросил я, улыбнувшись. — Разве вы не видите, что мне хотелось бы... — Чего? — Не догадываетесь? — при этом она бросила на виноград быстрый взгляд и тотчас же потупилась; на глазах ее я заметил слезинки. Я тотчас же поднялся, сорвал самые спелые гроздья и положил их ей на передник. Она не могла скрыть своей радости; с каждой веткой, которую я подавал ей, она говорила: — Еще! Мне хочется еще! — Она с жадностью скушала две ветки, а ягоды с третьей одну за другой подала мне. Остальные ей уже не были нужны, и она попросила меня убрать их с глаз долой. Я нашел это несколько странным, но мне доставляло бесконечное удовольствие исполнять ее прихоти. Потом мы разговорились, как ты увидишь ниже.

— Кузен в деревне, — сказала она. — Да, он уехал утром. — Знает ли кто-нибудь, куда он отправился? — Я не знаю, мадемуазель; но мадам... — Она резко перебила меня: — Мадам тоже не знает. — А что нам до его поездки? — сказал я, смеясь. — Когда я возле вас, меня уже ничто не волнует. — Мне приятно, когда вы так говорите, Эдмон; но, заговорив о поездке кузена, я имела в виду именно вас: ведь господин Парангон отправился к вашим родителям. Мы будем счастливы, я начинаю верить в это; до сих пор я не решалась надеяться; но вы сохранили тайну, и это поможет осуществлению наших намерений. Остерегайтесь кузины: госпожа Парангон женщина причудливая, своенравная; это ее единственный недостаток, не будь его — она была бы совершенством. Мы с господином Парангоном хотели бы, чтобы она узнала о нашем браке лишь в самый день свадьбы. — Пусть будет по-вашему, согласен, — отвечал я, — однако к чему таиться от нее? Я знаю, что она любит вас. — Мне тоже так кажется... однако... иногда ей приходят в голову странные мысли... Сказать? Я несколько виновата перед нею, признаюсь вам в этом, как другу... Ах, зачем я не узнала вас раньше!.. Я искренне люблю вас; пусть тайна наших сердец останется между нами, если о ней узнает кто-то третий, кто бы он ни был... понимаете, кто бы он ни был... вы лишитесь меня... Через несколько дней мы безраздельно будем принадлежать друг другу... и вы сами понимаете, что в этом вопросе никто не принимает ваших интересов так близко к сердцу, как я. Итак, верьте в любовь чистую, самоотверженную, но не верьте в бескорыстную дружбу. — Но ведь я вас боготворю, прекрасная моя возлюбленная, — так к чему же такие речи; они смущают меня. — Да рассеет поцелуй это смущение. Ах, Эдмон, будь ваше сердце таким же как мое, одно-единственное слово могло бы навеки утвердить наше взаимное уважение... Но вы еще не знаете жизни. Неужели нельзя обрести в одном и том же существе и вашу душевную чистоту и отсутствие предрассудков... правда, обоснованных... но обоснованных, впрочем, на пустяках... Несчастная я! — Вы несчастная? Вы, дарующая мне такое блаженство, никогда не будете несчастной! Любезная Манон! — Должна признаться вам, Эдмон, что вы не первый тронули сердце, которое ныне обожает только вас. — А вы любите меня? — Больше жизни. — Раньше, когда я жил в деревне, ваше признание огорчило бы меня, но теперь, раз вы любите меня одного, я ничего другого и не желаю. — Какое доброе предзнаменование! Значит, вы не станете ревновать, узнав что... привязанность (совсем другого рода, чем к вам)... — Уже после того как вы полюбили меня? — Что вы, я заслуживала бы презрения... — Что ж, если теперь вы любите меня одного, — я счастливейший из смертных. — В таком случае, возлюбленный мой, у меня не должно быть от вас никаких тайн... Я хочу, чтобы источник ваших чувств был совершенно чист. Так знайте же... Но прежде я хочу дать вам клятву, которую никогда в жизни не нарушу... Клянусь... Но когда