Темиртау - Зеин Жунусбекович Шашкин

и она, взглянув — вот в чем главная ее жестокость — на погрустневшее лицо Ораза, тряхнула головой и согласилась.

Да, она хитрила сама с собой, по дороге уговаривала себя, что не сделала ничего особенного. Почему я не могу пройтись с нашим общим другом детства? И пусть Ораз не хмурится и не делает таких печальных глаз. Я не его жена, и не знаю, буду ли еще его женой, а если и буду, то тем более следует сразу же поставить все на свое место. Да и вообще не надо быть мелочным: большая беда — отлучилась на час!

Вернулась она, однако, далеко за полночь. Никогда ей не было так хорошо, как в этот вечер. Каир все время рассказывал ей забавные истории, а один раз, по ходу рассказа, даже пропел в полный голос куплет какой-то веселой песенки, так что прохожие даже засмеялись.

И однако же, придя домой, она сразу почувствовала себя очень скверно.

Самовар заглох, к торту Ораз не притронулся, чай не пил! Чувствуя себя кругом виноватой, Дамеш стала сердиться на Ораза. «Так тебе и надо,— думала она,— Надо было или пойти с нами, или взять меня за руку и сказать: куда это ты? Никуда ты не пойдешь, сегодня мой последний день. А он стал играть в молчанку, страдать, отворачиваться. Значит, не особенно я ему нужна, если он дал увести».

Она готовилась к крупному разговору с Оразом, но его не произошло. Ораз проснулся за два часа до отхода поезда, молча взял свои чемоданы и вышел в прихожую. Там она встретила его, но он только сказал ей, криво улыбаясь: -

— Ну, прощай! Там на столе твой любимый торт и трюфели — ешь и вспоминай меня!

— Я провожу тебя,— сказала Дамеш.

— Нет, я пойду один.

— Я пойду! — крикнула она.

Но Ораз только покачал головой, пожал ей руку и повторил:

— Прощай.

Он вышел, осторожно притворив за собой дверь.

Потом Дамеш уехала из Алма-Аты на практику. Они не переписывались. Но всегда жило, жило в ней твердое убеждение, что Ораз не потерян для нее, что он обязательно вернется. И вот однажды пришла телеграмма: «Женюсь приезжай свадьбу обнимаем ждем Ораз Ажар Курышпай».

Дамеш вскрикнула и упала на стул. Три дня она не выходила из дому и только тогда поняла, как ей дорог Ораз. Она сидела и думала — ни минуты больше не останется здесь, поедет к нему, помешает этой свадьбе, она увезет его с собой так же, как когда-то увел ее Кайр,— ведь она умрет, если он не будет с нею. И все-таки Дамеш ничего не сделала: она не умерла от тоски и даже на свадьбу не поехала.

И вдруг пришло письмо от Каира.

Он и раньше ей писал Часто, но это письмо было особенное: Каир рассказывал ей о женитьбе Ораза, а под конец написал:

«Вот и успокоился человек, подобрал себе, наконец, подругу, долго он искал ее, ошибался, сам путался, других путал и, наконец, все-таки успокоился. Теперь ему на всех нас наплевать, и никто ему больше не указ. Указ ему моя сестра Ажар — вот и все. Что ж? Дай бог! Пожелаем же и друг другу такого счастья».

«И правильно,— подумала Дамеш,— недаром же поют: «Кто ищет, тот всегда найдет». Грош цена такому мужчине, который при первом же недоразумении забывает все и бросается за спасением к первой попавшейся юбке! И отлично он сделал, что женился, все равно жизни у нас не было бы. Пора было кончать. Он это понял первый».

И однако старая любовь все-таки порой напоминала о себе, хотя со временем и она потускнела.

Вот так и случилось, что жили в душе Дамеш два об раза. Как призовые всадники мчались они наперегонки к желанной цели, и ни тот и ни другой не желал сходить с поля. Но один был упорен и, кажется, твердо решил взять финиш, а другой сам отказался от состязания.

Шли годы. Дамеш после окончания института осталась в аппарате министерства и от приглашения Каира перейти на работу в Темиртау отказалась наотрез. Ведь на этом заводе работал Ораз, и встречаться с ним она не хотела.

Однажды Каир сам вылетел в Алма-Ату, и надо же было случиться так, что телеграмма, в которой он сообщал об этом, провалялась целые сутки на подзеркальнике нераспечатанная. Дамеш была в горах (в этот день их курс справлял пятилетие своего выпуска) и поэтому прочла ее только на следующий день. Она сейчас же позвонила в аэропорт, и ей ответили, что самолет из Караганды прибыл в Алма-Ату еще вчера вечером.

Тогда Дамеш стала обзванивать все гостиницы, и, наконец, в одной из них ей ответили, что Каир действительно прибыл вчера и занял номер «люкс».

Вечером она надела новое платье, бусы, недавно купленные ею в ювелирном магазине, и пошла в гостиницу. Коридорная сказала ей, что Каир у себя в номере. Дамеш нашла номер и постучала,.ей не ответили, она толкнула дверь, та сразу распахнулась. Дамеш увидела стол, уставленный бутылками и коробками консервов, посредине его в хрустальной вазе — целый куст георгинов. Каир без пиджака — пиджак висел на спинке кресла,— высокий, улыбающийся, в белоснежной рубашке с распахнутым воротом, сидел рядом с полной волоокой блондинкой и о чем-то оживленно ей рассказывал.

Когда отворилась дверь, наступила минутная пауза. Каир так и застыл с полуоткрытым ртом и протянутой рукой. Это длилось несколько секунд, потом Дамеш покраснела и выбежала вон. Она слышала, как Каир что-то крикнул, как зазвенели тарелки, как быстро о чем-то заговорила .блондинка, но она не могла ничего понять и только бежала по лестнице.

Каир догнал ее уже на улице, схватил за руку и стал горячо убеждать в чем-то, но она с побледневшим от волнения и злости лицом на все его слова отвечала только одно:

— Пусти меня, пожалуйста, я пойду домой, пусти!

И об этом «пусти» разбились все усилия и уговоры Каира. Несколько раз потом он звонил ей, пытался объясниться, но она, услышав его голос, сразу же бросала трубку. Он писал ей письма, она не отвечала. Он обращался за помощью к общим знакомым, но при первом же упоминании его имени она сразу переводила разговор на другую тему. Сама она с этого дня сильно переменилась: сделалась замкнутой, молчаливой, необщительной. Никто ей теперь не покупал билеты в кино, никто не провожал домой. Все попытки завязать с ней