Вампиры и другие фантастические истории - Б. Олшеври

вертелся около таинственных комнат и их обитателей. Слышались разные мнения: одни предполагали, что обитательница комнат умерла, вернее, погибла внезапно; другие, что она была похищена, но все сходились на том, что в таинственных комнатах произошла трагедия.

Также присутствующих очень занимал вопрос, почему в таком специальном здании, как Охотничий дом, оказались жилые покои, да еще прекрасной молодой женщины. В том, что она была молода и прекрасна, как-то никто даже не сомневался. Это казалось очевидным!

– Эта дама была из чужой земли, – вмешался староста.

– А вы откуда это знаете? Кто вам сказал?

– Моя бабушка говорила, что заморская красавица умерла от тоски по родине. Что она была очень красива, но не нашей веры и умерла без покаяния, оттого ее душа и бродит по дому, не знает покоя и просит молитв своему богу.

– Но отчего же она жила здесь, а не в городе или не в замке?

– Этого бабушка не говорила.

– Карл Иванович, быть может, вы можете что-либо сказать на этот счет? Вы разбирали сегодня церковный архив?

Оба управляющих и Карл Иванович сидели на дальнем конце стола и не вмешивались в разговоры почетных гостей.

– Нет, мистер Гарри, ризница еще закрыта, и только завтра я получу от нее ключ.

– Это верно, – подтвердил и староста.

– Вот, если вам угодно, я приготовил к чтению письма, – предложил Карл Иванович.

– Да, да, пожалуйста! – вскричала молодежь.

– Вина и сигар, – распорядился лакеям хозяин.

Когда приказание было исполнено, слушатели разместились поудобнее и закурили. Карл Иванович начал.

Письмо восьмое

Извини, Альф, что после последнего письма я сделал такой большой перерыв. Все эти дни я был сильно занят, так как искал подарок, достойный моей милой невесты. Ты, конечно, думаешь, что это нетрудно сделать в таком городе, как Венеция. Да, найти возможно, и я нашел.

Один старый еврей, торговец старинными вещами, предложил мне шкатулку, по его словам принадлежавшую какой-то римской императрице. Он клянется богом Адонаем[65] в верности своих слов. Это, понятно, не важно, но вещь и правда из ряда вон выходящая…

Уже сама шкатулка – чудо искусства. Ее перламутровые цветы и золотые птицы напоминают что-то сказочное. Наружного замка нет, а внутренние застежки делают честь своему изобретателю.

На крышке с левой стороны есть птица, готовая схватить яблоко. Нужно вдвинуть это яблоко ей в клюв, и застежки откроются.

В шкатулке несколько отделений, и все они заполнены дамскими украшениями. Почти все великолепной старинной работы, но главную красоту представляет большой черепаховый гребень, украшенный золотом и желтым жемчугом. Как бы он был красив в черных кудрях Риты!

Хороша еще булавка из розового сердолика с острым золотым концом, но что рассказывать! Купить этого сокровища я не мог… Средства, посылаемые мне из дома, казались большими для одинокого студента, а теперь я чувствую всю их мизерность.

Вместо шкатулки императрицы пришлось купить в подарок тряпки: кружева, материи, ленты и т. д.

Рита, когда открыли сундуки, была в неописуемом восторге. Она то разбирала вещи, то примеряла на себя, то бросалась мне на шею, мечтала сшить себе такие платья, как видала на старинных портретах в галерее.

Радость Риты радовала и меня, но все же я был забыт для атласа и бархата!

«О женщины, ничтожество вам имя!» – сказал поэт[66].

Мне ничего не оставалось, как проститься и пораньше идти домой.

А потому займусь окончанием моих воспоминаний.

Итак, до сих пор, если не считать ночного припадка матери и исчезновения собаки, все было просто и естественно.

Теперь же наступает какой-то сумбур. Но слушай.

Жизнь в замке течет мирно. Мать почти совершенно оправилась, только боится еще оставаться одна. Первые ночи после припадка в ногах ее кровати всю ночь сидел отец, теперь его место заняла наша старая Пепа. Пепа с давних пор занимает должность экономки в нашем замке.

Днем мать также не остается одна: отец, мы – дети, старик-доктор и посетители не дают ей время задумываться. После обеда она выходит на площадку в саду и там ложится на кушетку.

Площадка – это лучшее место в нашем саду. Она раскинулась над обрывом, и вид с нее превосходный, от людских глаз и заходящего солнца она защищена непроницаемой стеной зеленого душистого хмеля.

Тут же мы играем с Люси в разбойников и строим песчаные пирамиды. Мать порозовела, но прежняя живость все еще к ней не вернулась. Она по большей части лежит тихо, устремив глаза вдаль.

Первые дни она скучала о Нетти, судьба которой так и осталась неизвестна, но взять другую собаку мать наотрез отказалась.

Играя с Люси в разбойники, я спрятался в хмеле и слышал часть разговора отца с доктором, конечно относившуюся к ночному приключению.

– … У малокровных, а тем более нервных людей это часто бывает, – говорил доктор. – Наверное, положила футляр на ночной столик и ночью, не отдавая себе отчета, вздумала надеть ожерелье и, конечно, со сна сильно уколола шею острой застежкой, а уже от боли явилась галлюцинация змеи и все прочее. Единственное, что меня беспокоит в этом случае, – это то, что ранки заживают с большим трудом, – прибавил задумчиво доктор.

– Все это так, доктор, но как попало ожерелье в постель? Мы нашли его в складках одеяла.

– Да говорю вам, она сама его надела!

Так-то оно так, только странно, футляр оказался на туалете в соседней комнате…

Доктор молчал.

Теперь я принял меры, – продолжал отец, – она не увидит больше ожерелья, я запер его к себе в бюро.

– Поймала, поймала, – лепетала Люси, вытаскивая меня из хмеля.

Насколько у нас на горе было тихо, настолько в долине, в деревне, нарастала тревога. Там появилась какая-то невиданная эпидемия, которая уносила молодых девушек и девочек.

Не проходило недели, чтобы смерть не брала одну или даже две жертвы.

Все они умирали скоропостижно. Накануне веселые, жизнерадостные – наутро были холодными трупами.

Наружных следов насилия не было, и трупы не вскрывали.

Вначале на случаи смерти не обращали особого внимания, но частая их повторяемость при одинаковых условиях взволновала умы.

Всюду затеплились лампадки и зажглись ночники, а те, у кого были девочки-подростки, ложились спать в их комнатах или же девочек клали с собою в кровать.

Болезнь приутихла, точно испугалась.

Но вот пропала дочка старосты, девочка лет тринадцати, поднялась тревога. Подруги сказали, что она пошла в соседнее поле за васильками. Бросились туда и у самой межи нашли труп ребенка. Васильки были еще зажаты в ее ручке. Лицо было испуганное, а на шее заметили две небольшие ранки.

По просьбе