Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

вы? Влюблены ли сейчас?... Вы, кажется, покраснели? Бросьте, к чему смущение? Чувствительность — не позор для доброго сердца. Кроме того, не забывайте, в меру вашей откровенности буду откровенна и я. — Я любил бы, если бы... — Если бы что? — Если бы надеялся на взаимность. — Мне кажется, вы не из тех, кого легко отвергнуть (при этих словах ее прелестная ручка играла прядью моих волос). Та, которая тронула ваше сердце, никак не может считать себя несчастной, и, знай я — кто она такая, я замолвила бы за вас словечко. — Вы очень добры, мадемуазель. — Мне кажется, что я скорее добра по отношению к ней. Вы назовете мне ее? — Назвать! — Конечно. — Но... — Не решаетесь? — Я боюсь... — Чего же? Боитесь ее оскорбить? — Но ведь есть вещи... — Не заблуждайтесь. Нельзя оскорбить девушку, говоря о своей любви к ней, даже говоря ей это прямо в лицо. Она хороша собою? — Еще бы! Очаровательна. — Какого она роста? — Лучше и желать нельзя. — Понимаю. Она высокая, но в меру. Брюнетка? Белокурая? Ни то, ни другое, может быть? — Так оно и есть. Волосы у нее прекрасные (тут я запнулся и посмотрел на волосы мадемуазель, — они у нее пепельного оттенка)... — Она богата? — Даже чересчур, так что мне не возвыситься до нее. — Вы не честолюбивы! А замечали ли вы, что и она к нам неравнодушна? — Я не льщу себе на этот счет. — К чему же такая скромность? — Когда хорошо себя знаешь, всегда боишься переоценить себя. — Значит, надо ставить нас в необходимость прямо говорить вам, что вас любят, и даже по нескольку раз повторять: вас любят, любят? Если поклонник такой тупица, так он не заслуживает... Впрочем, самомнение — большой недостаток; поклонник, страдающий самомнением, был бы мне прямо-таки противен; в милой сдержанности столько очарования! Только бы она не выходила за определенные границы. Например, мне хотелось бы, чтобы мой поклонник (если бы он у меня был)... по моим вопросам... вопросам несколько настойчивым... несколько необычным... догадался бы, что мною руководит не пустое любопытство... Но вот Тьенетта идет за нами. После ужина мы продолжим разговор и я со своей стороны тоже кое в чем признаюсь вам, и даже вразумительнее, чем вы».

Когда мы возвратились, я заметил, что мадемуазель Манон и Тьенетта настроены совсем по-разному: мадемуазель Манон была на редкость веселая и это придавало ей еще большую прелесть, зато Тьенетта была печальна и хмурилась, причем ее дурное настроение заметно усиливалось всякий раз, когда мадемуазель Манон шептала мне что-нибудь на ухо. Она ужинала вместе с нами, но вскоре вышла из-за стола и села у крылечка, однако и там пробыла недолго; возвратилась она с господином Луазо, которого мадемуазель Манон приняла холодно, хотя раньше всякий раз, когда он приходил ко мне, оказывала ему радушный прием. Я удивлялся, что он не уходит, несмотря на сердитый вид мадемуазель Манон, которая и не думала скрывать своего неудовольствия; сам я в таких случаях бегу без оглядки. Наконец, выйдя из терпения, она попросила меня подать ей руку и проводить ее. Господин Луазо собрался было последовать за нами; она резко попросила его не беспокоиться. Мне показалось, что ее тон совсем сразил его. Мы направились было к двери, но заметили, что Тьенетта куда-то вышла; пришлось ее подождать. Тут я подумал — какой же господин Луазо неделикатный, раз он никак не хочет оставить нас наедине; он понимал, что мы раздосадованы (ибо и я уже перестал скрывать это), но, видимо, он не желал ни с чем считаться. Мы надеялись все же отделаться от него, прибегнув к резкости, но приезд госпожи Парангон расстроил все наши ухищрения. Она почувствовала себя плохо и вернулась домой, чтобы лечь в постель. Она попросила господина Луазо проводить ее кузину, а я побежал за сердечными каплями.

Когда я возвратился, возле нее была Тьенетта; она не захотела принять лекарство, и, казалось, была вполне спокойна, — до такой даже степени, что я опять взялся за чтение вслух, которое начал накануне. Под конец у меня совершенно непроизвольно, без какого-либо определенного намерения, вырвалось: «Какой он счастливец!» Обе слушательницы улыбнулись, а Тьенетта сказала: — Не правда ли, мадам, будет очень жаль...? — Конечно, друг мой, уверяю тебя, — ответила госпожа Парангон. — «Друг мой»! Вот уж истинно, не понимаю я этой дамы, как не понимаю и Тьенетты. Неужели они сообщницы?.. Нет, быть этого не может... Однако до слуха моего доходят некоторые сплетни о том, будто госпожа Парангон не терпит ласк своего супруга, будто она совершенно спокойно относится к тому, что ее права присваивает себе другая, будто дурное поведение господина Парангона... даже не могу тебе это передать, я тут ничего не понимаю... будто его поведение совершенно отдалило ее от мужа. Но в таком случае, значит, госпожа Парангон уже не достойнейшая женщина, заслуживающая глубокого уважения... (сердце мое отвергает такую мысль, она нестерпима для меня!), а Тьенетта тогда столь же виновна, сколь достойна жалости. Время все разъяснит.

Еще раз признаюсь тебе, что, выслушав отзывы госпожи Парангон и Тьенетты (ибо они заговорили об Эдмэ), я в полной нерешительности. Мадемуазель Манон очень мила; если бы ты только знал, как она была пленительна, сколько в ней было очарования, когда она беседовала со мной в саду! Кроме того, женитьба на ней больше порадовала бы наших любезных родителей и тебя самого... Однако я чувствую, что предпочитаю Эдмэ: но это ничего не дает, а когда живешь в городе, надлежит думать прежде всего о том, как бы выдвинуться... О, будь на месте той или другой госпожа Парангон, я не колебался бы ни минуты!

ПИСЬМО XXI

ОТ ТОГО ЖЕ К ТОМУ ЖЕ

Завладевают его умом

Право же, любезный Пьер, я сам не свой, но кажется не заблуждаюсь. Сомнения больше нет, мадемуазель Манон благоволит ко мне. Господин Парангон, казавшийся мне таким холодным, угрюмым, принимает во мне горячее участие: я (по его словам) вполне подходящая партия для кузины его жены; он собирается тщательно развивать мои способности и в недалеком будущем откроет мне все тайны своего искусства. Но, чтобы ты все это лучше понял, я передам теперь слово за словом разговоры, которые я вел с ними обоими.

Тебе уже известно, что мадемуазель Манон собиралась