Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

Когда мы очутились в южном полушарии, я стал надеяться, что меня погубит цынга, — но она пощадила меня, — мне уготована небесами смерть столь же чудовищная, как и моя жизнь. Я сошел на берег в стране патагонцев {114} и встретился с двумя мужчинами очень высокого роста, но кроткими, как агнцы, ибо им еще не ведомы наши страсти и пороки. Я блуждал в лесах, где росли мачтовые сосны. Перейдя реку, я очутился в безлюдной пустыне, где нет пресной воды и почва пропитана солью. Мне показалось, что эта проклятая земля создана для меня. Я хотел здесь умереть, но меня прогнали отсюда, и я направился дальше через Чили, через страну отважных людей, которые стали жестокими потому, что им причинили много зла; но ни один из них не пожелал покарать меня; на мне, как на Каине, лежит печать отверженности и ни одно живое существо не хочет коснуться меня. Я видел остров Хуана Фернандеса и хотел укрыться там; я спал под открытым небом и кровожадные псы, бич тех мест, не трогали меня. Но лаем своим они меня выдали и я был снова водворен на корабль. Наконец я добрался до Канады, новой английской колонии, раньше принадлежавшей французам. Почувствовав себя на свободе, я бежал к диким племенам. Гуроны, ирокезы, иллинойсы, сиу, альгонкины отвергли меня с презрением, зато эскимосы приняли, ибо они удушают своих престарелых отцов. Я живу среди них. Отцеубийца не внушает им ужаса. Я живу с ними как дикий зверь, но я оплакиваю свои преступления, а мои хозяева не испытывают угрызений совести. Усталый от жизни старик весело сходит в могилу, и его дети убивают его, совершая священный сыновний долг, а между тем я...

О, счастливое время, когда я бродил в безлюдных просторах, о, С***, где я не мечтал об обманчивых удовольствиях, погубивших меня, — ты больше не вернешься! Покой, безмятежность, душевное удовлетворение, я больше не буду вас вкушать! Моя душа опустошена, подобно земле, отданной на произвол жадным наемникам... О, ненавистная городская утонченность, создающая все новые потребности, жадная до изысканных наслаждений, скольких ты сделала несчастными! О, мнимое варварство, драгоценная грубость, вернись, вернись! Пусть снова мы будем жить в лесах и питаться желудями! Люди (я-то уже не человек!) обретут там счастье, недоступное в пучинах грязи, дыма, пороков и ужасов, именуемых городами, где, как в тюрьмах, бедствует род людской. Неведение, драгоценное неведение! Зачем, подобно Адаму, я захотел тебя лишиться и обрести знание добра и зла!.. О, отец мой! Что ты сделал? Ведь ты оторвал меня от своей отцовской груди и удалил от себя!.. Я приблизился к тебе потом лишь с тем, чтобы пронзить твою грудь кинжалом... Несчастный! Ты дерзаешь тревожить его прах!.. Прости, о, отец мой! Прости!.. Простить? Меня? Такого изверга! Я вижу, как матушка удерживает его от прощения и требует у меня свою дочь!.. Они уже не могут меня простить; я погиб, навеки погиб!.. О, Сена, зачем ты не поглотила меня, не похоронила на дне, но донесла до обиталища коварных наслаждений и жестоких укоров совести, сопровождающих преступление!.. И моря, моря не поглотили в бездонной пучине изверга, обагренного кровью сестры, который бесчеловечно утолял жажду слезами подруги своей... который, в довершение злодеяний, обесчестив свою семью, заколол женщину, спасшую ему жизнь!.. О, все вы, делавшие мне добро, вы наказаны за это, и, конечно, вы понесли справедливое наказание... Злодеев надлежит уничтожать... Сколько преступлений я совершил! Когда я мысленно останавливаюсь на них, я вижу перед собой безбрежный океан! Мои преступления, подобно всеистребляющему пламени, лежали передо мной и сжигали добродетель, честь и все блага, дарованные мне любовью и дружбой... Вы, которую я не дерзаю назвать! Вы, которую я осквернил... Манон, которую я убил своими пороками... Злосчастная, которую я совратил и заколол!.. Зефира, которую я лишил жизни!.. Все мои друзья, которых я опечалил, и ты, о мой... (я больше тебе не брат). Беспощадно терзайте мое сердце!.. Я обнимаю лишь твою тень, о, Годэ! Я неразлучен с твоей горестной тенью. Я вижу, как она реет вокруг меня в этих безлюдных просторах, изливая своему несчастному другу свое отчаяние и ярость... Прощай. Еще недолго и я исчезну подобно тени. Жизнь моя канет в забвенье как жизнь злодея.

Приписка. Я вручаю это письмо французскому купцу, возвращающемуся в Париж. Но не надеюсь, что оно будет тебе передано.

ПИСЬМО CCXII

Из Парижа

Получено одновременно с предыдущим

ОТ ЗЕФИРЫ К ГОСПОЖЕ ЛУАЗО

Она приехала в Париж по своим делам, когда госпожа Парангон только что возвратилась в О***, завершив воспитание сына Юрсюли

Говорят, с годами страсти угасают. Так обычно бывает. Что до меня, с тех пор, как я в Париже, мнимое спокойствие, какое я вкушала близ вас, рассеялось. Здесь все напоминает мне об Эдмоне. Я больше не видела его после того дня... ужасного дня, положившего начало бесчисленным бедствиям, которые обрушились на него и сделали его неузнаваемым!.. Я пристально вглядываюсь в лица всем встреченным мною беднякам, мне кажется, что вот-вот я обнаружу его в лохмотьях жестокой нищеты... О, мой друг, предчувствия не обманывают меня! Помните, в ночь, когда он находился в О*** и, когда как раз говорили о нем, я отворила окно, словно надеясь его увидеть, а Злосчастный действительно стоял под окном, но я не могла усмотреть его в темноте!.. Не знаю, сохранила ли я хоть отчасти былые прелести, привлекавшие ко мне поклонников, но какое было бы счастье, если бы они помогли мне уготовить Эдмону, как бы он ни изменился, участь, достойную зависти! О! пусть он обезображен и изувечен, от этого я стану еще нежнее с ним! О, если б я могла, если б я могла ему доказать, что будь он самым страшным уродом, я всегда буду его обожать!.. Эти мысли непрестанно меня занимают...

Посудите сами, друг мой, могу ли после всего этого быть чувствительной к улещиваниям маркиза де***? Я говорю улещивания, ибо, хотя он и свободен от брачных уз и я остановилась у него, как все вы мне посоветовали, — он ни разу не позволил себе нарушить уважение, какое надлежит оказывать особе, ему равной. Правда, присутствие любезного юноши, воспитанного нашей несравненной приятельницей,