Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

Я привожу тебе в пример зверей. А к чему же свет разума, как не для того, чтобы извлекать выгоду из инстинктов любых существ? Повторяю: надо извлекать выгоду из всего, надо пользоваться пороками и добродетелями окружающих, пользоваться их знаниями и невежеством; один злой человек правильно сказал: «Для государства невыгодно, чтобы чернь занималась великими истинами философии; ее невежество всегда на руку правителям», а я добавлю: «и тем, кто ее обманывает». Народам, конечно, следовало бы разорвать на клочья того, кто изрек сию истину, но мы с тобою, Эдмон, должны приветствовать его. Ах, если бы мы жили в те блаженные времена, когда наши предки лизали грязные ноги лицемерного монаха, — какие бы мы с тобою совершали дела! Но в наше время все чересчур образованны; надо быть гением или каким-нибудь ***, чтобы жить счастливо за счет других.

Прощай. Тысячу весьма важных соображений откладываю до следующего раза.

P. S. Письмо патера я не прочитал, — оно запечатано, а я к вашим секретам отношусь с уважением.

Письмо от отца д’Арраса к Эдмону

Любезный сын мой, не могу сказать, до чего я обрадовался, получив Ваше письмо; расположение мое к Вам безгранично, ибо, несмотря на Ваши недостатки, я знаю многие Ваши прекрасные качества и посему полагаю, что в будущем от Вас можно ждать гораздо большего, чем от тех оцепенелых, холодных душ, которые всю жизнь прозябают, не творя ни добра, ни зла.

Сожалею, однако, что Вы все еще заблуждаетесь относительно страстей; Вы отстранились от Зефиры, это я одобряю, но безусловно осуждаю Ваши доводы. Легкомыслие, которое Вы постоянно проявляете, не философия, а признак пресыщенности. Больше ничего не скажу — еще не настало время обращаться к Вам с проповедью... Ограничусь только советом прислушиваться к мнению господина Годэ, хоть он и чисто светский человек, а ко мне обращаться для проверки и возможных поправок.

Несколько слов о Вашей кузине. В последних строках Вашего письма я с удивлением прочел, что Вы почитаете себя забытым ею; но ведь она писала Вам два или три раза и мне известно, что ее весьма удивляет Ваше молчание. Видимо, у Вас какие-то особые на то причины? Не пытаюсь разгадать их. Впрочем, покамест я здесь, я всегда готов служить Вам, если сочтете уместным дать мне какие-либо поручения.

Прощайте, любезный сын мой.

ПИСЬМО CLIII

ОТВЕТ

Эдмон по-прежнему помышляет только об удовлетворении своих страстей

Право же, ты ударился в философию, да еще в самую что ни на есть высокую! Черт возьми, кузен! Что за рассуждения? Очень жаль, что вся эта превосходная система практической морали строится на основе, столь же хрупкой, как и стоицизм Эдмона! Я влюблен, влюблен безумно. Угадай-ка! Влюблен в незнакомку, ибо — клянусь тебе — имени ее не знаю. Вчера вечером, проходя с Негре по улице Шанфлери, я заметил в одной лавочке прелестную покупательницу; из простого любопытства останавливаюсь и любуюсь ею. Она собиралась уходить; я просил Негре отойти от меня, чтобы он не мешал мне осуществить то, что я задумал. Красавица дошла до улицы Гренель, я за ней по пятам; она зашла за свечой в лавочку, из чего я заключил, что она живет в соседнем доме. Наугад бросаюсь в ближайший подъезд. Оказалось, что именно тут и живет юная красавица. Я стал подниматься по лестнице впереди нее так, что она меня не видела. На втором этаже сквозняк погасил ее свечу. Тут я притаился в утолку и на ступенях между вторым и третьим этажами (она живет на третьем) я оказался возле нее. Она испугалась. Я вежливо, шепотом успокоил ее. — Неужели? Это вы, аббат? — спросила она. Я робко ответил: — да. — Мы вошли. Девушка стала искать огниво — в это время у нее никого не было. В ее нежных руках вспыхивает искра; я обдумываю — оставаться мне или уйти? Мне кажется, что бежать было бы позорно; остаюсь; со вспыхнувшей серы голубой огонек переходит на лучинку, сейчас загорится заготовленная свеча... Я ловко помешал этому и сорвал поцелуй. Меня оттолкнули; я продолжал свое; слабое сопротивление разжигало во мне желанья и смелость, но тут дверь отворилась и мы с красоткой предстали перед аббатом (свечу которого сквозняк, как на грех, пощадил). Бедная девочка пронзительно вскрикнула и лишилась чувств. Господин аббат замер на месте наподобие кариатиды, поддерживающей антаблемент. Я же, засмеявшись, взял свою трость и поднял с полу шляпу. — Оставляю юную особу на ваше попечение, сударь, — гордо сказал я ему, — воспользуйтесь этим как следует, или же... Несмотря на все улики, она ни в чем не повинна, я застал ее врасплох и вся вина на мне. Честь имею кланяться, господин аббат. — С этими словами я вышел, не преминув бросить на него взгляд, судя по которому меня можно было счесть человеком куда более свирепым, чем я есть на самом деле.

Но я и не подумал уходить, а устроился так, чтобы слышать, что последует далее. Воцарилось долгое молчание, — видимо, он старался привести девочку в чувство. Наконец, я услышал глубокий вздох. — Превосходно, мадемуазель, — сказал аббат, — превосходно! — Как я несчастна! — Во всяком случае неосторожна. — Полноте, сударь, неужели вы можете подумать... — Я ничего и не думаю. Вы в объятиях молодого человека, кругом — никого, нет даже света... Тут думать нечего, уверяю вас, очевидность говорит сама за себя. — Поверьте... Никогда в жизни... — Оставьте, мадемуазель; с настоящей минуты вы не обязаны отдавать мне отчет, поэтому не стоит придумывать оправдания. Вместо того, чтобы изобретать лживые объяснения, скажите лучше, где вам посчастливилось с ним познакомиться, ибо он весьма хорош собою и вкус у вас отменный. — Надеюсь, сударь, что вы соблаговолите меня выслушать. — Право же, это совершенно ни к чему. — Не ввергайте меня в отчаяние. — У меня этого и в мыслях нет, клянусь; я так далек от этого, что тотчас же освобожу место для очаровательного утешителя. — И он уже собрался уйти, но тут девушка бросилась к его ногам. — Выслушайте меня! Соблаговолите выслушать, а потом хоть убейте, если хотите. — Он довольно грубо оттолкнул ее, однако сел, сказав: — Убейте! Хм, убейте! Да разве об этом речь... Если бы убивали всех,