Темиртау - Зеин Жунусбекович Шашкин

на себя человек: постоянно ждет указаний от начальства. «Волынщик»,— говорили про него рабочие, и через неделю никто уже к нему не обращался.

Цех работал вовсю. Глухо гудели мартеновские печи. Они были уже полностью-загружены шихтой, чугунным ломом и кусками старого обработанного металла. Придет время, Ораз подаст знак, и тогда в изложницы хлынет густая, белая, огненная масса — чистейшая углеродистая сталь. Та самая, без которой не обойтись ни стране, посылающей в космос спутников, ни матери, зашивающей сыну порванную курточку.

Ораз по железной лестнице поднялся на печную площадку и остановился около контрольно-измерительных приборов. В это время к нему подошла Дамеш.

— Здравствуй, дорогой,— сказала она, подавая ему руку.— Что это ты перестал меня узнавать? У тебя был, я слышала, разговор с Серегиным?

— Да, был! — пренебрежительно ответил Ораз и с фальшивой беспечностью махнул рукой.— Говорили!

— Ну и что? — Дамеш спросила очень серьезно, не принимая ни его тона, ни его кривой бледной улыбки.

— Да ничего! Говорит, надо работать, вот я и работаю.

Дамеш не спускала с него глаз.

— А ты знаешь, что бригаде Тухфатулина присвоили звание коммунистической?

Ораз пожал плечами. '

— Ну что ж, пусть присваивают. Я не завистливый.

— С ума сойти! Ты как ребенок, честное слово! Милый Ораз, да разве в том дело, завистливый ты или нет. Дело в том, что сам-то ты носишь звание Героя Труда, a вот звание бригады коммунистического труда присвоено соседям. Разве можно относиться к этому так легко?

— Милая моя,— сказал Ораз.— Звание это хорошо, конечно, но важно еще и качество.

Дамеш с удивлением смотрела на Ораза.

— Ну и что, у Тухфатулина, по-твоему, плохое качество? — спросила она.

Ораз досадливо поморщился — от Серегина выслушивай нотации, да тут еще ей объясняй.

— Не знаю, может быть, и нет,— резко ответил он.— Я не могу работать только на рекорды, два дня превышать нормы, а потом целый месяц плестись в хвосте и говорить: «Я тоже был передовым, я тоже был образцовым». И при этом колотить себя в грудь кулаком: я! Я! Я! Знаешь, когда тебе созданы особые условия, когда все кругом работают именно на тебя, именно на твою бригаду, тогда и рекорд выдать не хитро. Совсем не хитро... А вот попробуй-ка его сохранить и узнаешь, что это такое! А я хочу добиться того, чтобы мой коллектив работал в таких же условиях, как и весь завод, но при этом ставил все новые и новые рекорды. И я достигну этого. Обязательно достигну!

Притихшая Дамеш слушала Ораза очень внимательно.

— Ну ладно,— сказала она,— это все хорошо, как программа на будущее, но что ты думаешь делать сейчас?

Он задумался.

— Все это не так просто... Год назад моя бригада, невзирая ни на какие условия, добилась высоких показателей. Вот тогда я и получил звание Героя. Но это был прыжок, прорыв, и ясно, что долго оставаться при таких показателях мы не сумели. Теперь пойдет борьба за время. У меня есть кое-какие соображения и наметки насчет скоростной варки стали. Но ведь ты знаешь: добрыми намерениями выстлана дорога в ад.

— Скоростная варка—вещь замечательная,— сказала Дамеш.— Весь вопрос, какими путями пойдешь к ней.

— Об этом у нас с тобой еще будет большой разговор,— сказал он.

— Хорошо,— Дамеш подала ему руку.— Буду ждать этого большого разговора. Идем разогревать печь,

Геннадий орудовал около печи длинной черной кочергой. Он сунул ее в раскаленное жерло, вытащил, пошуровал, еще раз вытащил. Теперь она была вся красная, пышущая жаром.

— Ну как, Ораз, пламя?

Ораз надел зеленые очки и заглянул в окошечко. Это было его любимое зрелище. Перед ним расстилался огненный океан, он бушевал и менял цвета. Красные языки вдруг становились ослепительно-белыми, потом по ним пробегало словно какое-то дуновенье, и они разом превращались в синие угарные языки. Потом все смешивалось снова, и перед глазами бушевал сплошной разлив огня, пожиравший все, даже камень и железо. Огонь! Нет врага злее, коварнее огня, пока он не схвачен, не покорен, не закован, не заключен в железо и кирпич, И нет друга преданнее и послушнее огня, когда его лишат дикой свободы и запрут в одиночку. Недаром же Прометей из всех богатств похитил с неба только один огонь. Он знал: дай ' его людям, а все остальное они добудут сами.

— Пламени мало, поддай, поддай еще!

Ораз оглянулся по сторонам и, не видя своих помощников, закричал на весь цех:

— Хеша, Куан! Оглохли, что ли? Куан, ну-ка, заваливай шихту и перемешивай ее! Ровнее, ровнее, так, чтобы она распределилась везде одинаково! Ты смотри, как горит. Где густо, а где пусто! Кеша, а ты что встал? Подай газ, нужно, чтобы пламя сразу охватило все.

Ораз бросился к соседней печи, но тут ему не повезло. Все испортил Геннадий, уж слишком он суетился. Он сделал то, что не полагалось делать ни в коем случае — вывалил в расплавленный металл всю шихту сразу. А ее полагалось подавать постепенно, порциями, тщательно перемешивать и следить за тем, чтобы температура жидrой массы не снизилась ниже определенного градуса. Сталь уже почти готова, превратилась в вязкую густую массу. Вот еще неудача! Ораз выругался, махнул рукой и быстро пошел из цеха.

Смена кончилась.

От завода почти по всему городу был проложен арык, по нему бежала из цехов теплая отработанная вода. День и ночь над этим арыком стоял легкий пар, а там, где арык пересекал центральную улицу, через него переброшен был железный мостик, огороженный перилами.

Ораз пошел по мостику и остановился, постукивая пальцами по перилам, глядя на свое колеблющееся отражение. Эта часть города так хорошо освещалась, что даже в полночь здесь можно было читать газету. Ораз посмотрел на часы. Ого! Уже без пятнадцати час, а работу он кончил в двенадцать, полчаса занял душ, значит, на мосту он стоит уже минут десять. И тут его кто-то сзади схватил за руку. Ораз почувствовал знакомый с детства, чуть уловимый запах ландыша и понял, что это Дамеш. Он обернулся и крепко пожал ей руку. Никто из них не сказал друг другу ни слова, но она встала рядом с ним и тоже наклонилась над перилами. Так они и стояли, отражаясь в тяжелой медленной воде арыка.

— Ты здесь давно? — первой прервала молчание Дамеш.

— Нет, не очень,— ответил он.

— А почему меня не подождал?