Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

Орора выпустила свою жертву. Освободившись, Зефира взялась за шпаги и одну из них подала врагине: — Держи, подлая тварь, — вскричала она, — нападай и отважно защищайся! — Орора, трусиха как все женщины, при виде сверкающих лезвий сразу побледнела. Все же она, дрожа, взяла одну из шпаг. Соперница ее была уже в боевой готовности и деваться ей было некуда. Начался поединок; Зефира храбро наступает, та обороняется; на Ороре стеганая атласная кофта на вате со вставкой на груди; на Зефире — корсет на китовом усу. Орора наносит ей легкую царапину повыше груди, а та ранит соперницу в руку; из ссадин показывается кровь и пурпуром окрашивает лилейную кожу. Красотки, испугавшись не столько боли, сколько крови, испускают пронзительные вопли и роняют клинки, отнюдь не созданные для их нежных ручек.

Кучер подобрал шпаги, водворил девиц в карету и развез по домам. Зефира сейчас вздремнула, а я тем временем навещу Орору...

Сейчас я от нее; что касается раны, то все благополучно, но ею я не доволен, она желает во что бы то ни стало отомстить и в этом есть нечто низкое. Зефира, с которой я уже повидался, наоборот, как всегда благородна и великодушна и прощает нас обоих; в ней нет злобы как и в... О, боже! Я чуть было не сказал!..

Право, я в восторге от этого сражения, — оно развлекло меня. С такой же целью хочу поделиться с тобою мыслью, которая возникла у меня после недавнего разговора с Негре: мулат справился у меня насчет Юрсюли; я ответил, что она очень подурнела. — Подурнела? — ответил он, — я всегда так восхищался ею, что, будь она теперь хоть страшилищем, я неизменно буду видеть перед собою прежнюю красавицу. — Я пытался опровергнуть это утверждение, хотя, в сущности, и считаю его правильным. Но он стоял на своем. Потом он стал рассказывать мне о своей семье, о видах на будущее, стал расписывать мне предстоящий, несомненный успех сочинения, которым он сейчас занят, и т. д. Все это свидетельствует о том, что он мечтает о руке Юрсюли. Что ты посоветуешь? Не возможное ли это дело, если бедная девушка станет сносной?

ПИСЬМО CXLVI

В тот же день

ОТ ГОСПОЖИ ПАРАНГОН К ЭДМОНУ

Она берет Юрсюль из убежища

Наконец-то я обнаружила пристанище Юрсюли — не ищите ее более там, я ее увожу. Не ждите от меня ни наставлений, ни упреков — у меня нет слов... одни лишь слезы.

(Это письмо — единственное из ее трех последних, дошедшее до Эдмона.)

ПИСЬМО CXLVII

ОТ ЭДМОНА К ГОДЭ

С тех пор как Эдмон погряз в разврате, благотворные впечатления мгновенно стираются в его сознании

Сердце мое трепещет, рука дрожит... Гром не так страшен... сама смерть не столь ужасна, как упрек добродетельной женщины... Прочти эту записку... Прочувствуй все, что в ней заключено... Я сражен... Закончу письмо немного погодя, сейчас писать не могу...

Несколько часов спустя

Благодаря Зефире, мрачные тучи, нависшие над моей душой, развеялись. Она рассказала мне о веселье, царившем на свадьбе, так спокойно, словно потасовка с Оророй всего лишь сон. За нею ухаживали, но она с честью носила маску порядочной девушки, которую избрала на этот вечер, и притворялась недотрогой, требовательной и непреклонной до нелепости. Суди сам, какое о ней составилось хорошее мнение! Матери приводили ее дочерям в пример того, как честная девушка должна вести себя с мужчинами, — и, представь себе, были вполне правы. Представь себе также, как новобрачная и ее мамаша радовались новому знакомству!

Первым обожателем моей Зефиры оказался русый (чтобы не сказать: рыжий) малый, весьма богатый и столь же придурковатый, единственный сын крупного торговца с улицы Сент-Антуан; он касался ее руки не иначе, как в белой перчатке, обращался к ней, низко склоняясь, с натянутой, дурацкой ухмылкой. Зефире он очень понравился; если бы она не любила меня — какого ни на есть прохвоста (говорит она, шутя), — то пошла бы за него; насчет мужей она такого мнения, что надо либо их обожать, либо, чтобы они были дураками.

Вторым поклонником оказался еще довольно бодрый старикан и такой веселый, что забываешь об его возрасте; Зефира не на шутку жалеет, что не может выйти за него. «Он мужчина любезный и жена будет с ним счастлива, — сказала она мне, — и это дело было бы вполне возможное, будь я уверена в твоем постоянстве, — ведь все старанья старикашки склонить меня на измену тебе будут тщетны; я стала бы богатой, а он не замедлил бы оставить меня вдовой — молодой и состоятельной, и тогда я могла бы обеспечить твою судьбу. Весь вопрос в том, как это обстряпать, — не придумает ли твой Годэ какую-нибудь плутню?»

Видишь, какое высокое мнение о тебе создалось у окружающих по моим рассказам; между нами, неплохо бы тебе об этом поразмыслить.

Третий воздыхатель оказался женатым; он проницательнее других и на второй день ему показалось, что маленькая Лукреция не так-то уж недоступна. В итоге этого удивительного открытия он сделал ей соответствующее предложение. Зефира дала ему такой отпор, что он раскаялся в дурных предположениях, которые (столь несправедливо!) возникли у него насчет столь благонравной девушки. Плутовка склоняется на сторону старикашки; он не выходит у нее из головы (он, разумеется, должен вручить ей приличную дарственную; великодушная девушка требует ее только ради меня). Посмотрим; мои финансы из рук вон плохи.

P. S. Я переезжаю в меблированные комнаты, а свою квартиру оставляю Зефире — она в ней собирается принимать старикана. Твоя Лора нам способствует: она надела черный чепец, и это придает ей вид молодой матери семейства. Делается это для того, чтобы не удивлялись, что Зефира (или, вернее, мадемуазель де Сентелье) находится под наблюдением столь юного существа.

ПИСЬМО CXLVIII

1760 г.

ОТ ГОСПОЖИ ПАРАНГОН К ЭДМОНУ

Ему предлагают счастье, коего он уже недостоин

Уже целый час я сижу за столом, а взяться за перо не могу: слова ускользают от меня. Чувствую, что ум ничего не подскажет мне, нужно прислушаться к сердцу.

Я овдовела, кузен; за два месяца я лишилась отца и мужа. Две тяжелые утраты! В лице отца я лишилась горячо любимого человека и утешителя. Было время, когда друзья могли бы осушить мои слезы, а теперь на