Бобы на обочине - Тимофей Николайцев

Утра заканчивалось и начинался день — самое опасное время, по мнению Картофельного Боба.

Я уже не успею ничего спросить, — с досадой на самого себя подумал Картофельный Боб.

Ничего толком не узнать — солнце уже слишком высоко, и нужно ещё оставить себе времени на безопасный обратный путь…

Ведь чем дальше он отходит от своего поля — тем стремительнее и неумолимее несётся время. Это было ещ одной загадкой, о которой он не успеет спросить. Только на поле, среди неумолчного шелеста картофельных листьев — времени всегда достаточно…

Он открыл было рот, чтобы сказать дядюшке Чипсу, что ему нужно поскорее вернуться. Что всё остальное, сколько дядюшка Чипс только захочет, Картофельный Боб принесёт ему после…, а сейчас нужно идти…, но дядюшка Чипс внезапно переменился в лице — оно сделалось вдруг обрадованным и удивленным — и сказал вдруг вслух то самое слово, которым Картофельный Боб хотел его обрадовать.

Это было очень неожиданно, и Боб почувствовал такое сумасшедшее облегчение, словно время оборотилось вспять и солнце попятилось обратно за горизонт.

— Да! — обрадованно подтвердил Картофельный Боб. — Презент! Так нужно было сказать…

Так ему говорила тетушка Хамма, иногда добавляя к тому продуктовому пакету, что занимал в корзине Боба место принесённого ей картофеля, ещё один пакетик — маленький, из белой вощёной бумаги. Миль презент, Боб… В пакетике всегда оказывалось лакомство — Картофельный Боб очень радовался, когда слышал от тетушки Хаммы это слово: миль презент, Боб!

— Миль презент, дядюшка Чипс… — сказал он.

Дядюшка Чипс, всё так же ошарашенно улыбаясь, переводил взгляд то на преисполненного робкой радости Боба, то на огромную тяжеленную корзину у его ног, потом сказал кому-то в сторону совершенно не понятое Бобом «ничего себе „миль“…» и, наконец, выражение на его лице сменилось растроганным умилением. Он ободряюще хлопнул Боба по плечу, почему-то сказав при этом:

— Ну, ты и силен, дружище…

Картофельный Боб был так обрадован, что дядюшка Чипс считает его другом и угадывает забытые им приятные слова, что совсем перестал переживать насчёт солнца. Да оно и замерло вдруг — до половины выглядывая из-за холма, как наказанный родителями вредный мальчишка выглядывает из-за забора… и вроде пока не собиралось вылезать дальше.

Теперь они оба стояли под навесом у западной части дома — солнце сюда не добиралось ещё даже в виде отраженных от дороги лучей — тяжёлая черепичная кровля, пыльная и пустая, как панцирь давным-давно подохшей черепахи, держалась на четырех угловых столбах, соединенных снизу струганными перилами.

Картофельный Боб, никогда не бывавший в этой части двора, с удивлением рассматривал хозяйство Стрезанов. Вверх от перилл к брусу у притолоки кровли были растянуты струны из тонкого шпагатного шнура, по которым, обнимая их вялыми слабыми листьями, оползали плети вьющихся растений. Это был девичий виноград, наверное… высаженный для тени, но так и не прижившийся. Картофельный Боб жалел их болезненные побеги. Они были при смерти, эти растения.

Ветер, столетиями проносившийся над домом Стрезанов, над их авторемонтной мастерской и этим навесом, насеял тонкой перетертой пыли на черепицу — у самой кровли курился запах разворочанной разогретой земли. Растения тянулись к этому запаху — тянулись так, как тянется, должно быть, к воде умирающий от жажды путник, свалившийся без сил у самого берега. Медленно и жадно. Картофельный Боб жалел их и видел их будущее — они умрут, не пройдя и половины пути.

— Это все жара, Боб, — говорил между тем дядюшка Чипс. — Жара и ветер.

Картофельный Боб кивал ему — да, ветер… горячий и сухой среди асфальта и черепицы.

— Летние месяцы — это испытание для всех. — продолжал дядюшка Чипс. — У Мамани ничего не выходит ни с клумбами, ни с этими вьюнами. Ей привезли семена, какие-то специальные, они должны одинаково терпеть и жару, и холодный дождь. Специальные семена, Боб… жутко дорогие… Папаша отвалил приезжему агроному за них целое состояние, он ведь любит Маманю и не пожалел денег…, а они всё равно ни черта не растут. Вытягиваются до половины и отсыхают, как язык матершинника в святую неделю. Маманя вся измучилась со своими клумбами — поливает их чаще, чем Папаша ходит до ветру… и всё напрасно… А кто тебе привозит семена, Боб? — спрашивал он, хитровато прищурясь…

Картофельный Боб смотрел на него, не понимая.

— Ну, семена картошки, Боб… — снова спрашивал дядюшка Чипс. — Семена, клубни, черенки… ну что ты там закапываешь в землю, прежде чем выкопать такую прелесть? — и он показывал на картофель в корзине. — Ты ведь не можешь поливать такое огромное поле, как твое? У тебя ведь даже же нет ручной колонки, Боб. Да и вряд ли бы ты справился с мотопомпой…

Картофельный Боб только пожимал плечами на такое…

— Признаюсь тебе, — доверительно говорил дядюшка Чипс. — Маманя не может пройти мимо, чтобы не оглянуться с дороги на твоё поле. Она так и говорит: «Боб не может его поливать, этого никто не сможет — одной парой рук». Тем более — под такими ветрами, как у нас тут. А земля у тебя всегда чёрная… Почему?

Картофельный боб разводил руками…

— Когда стоят летние месяцы — жара словно прижигает Маманины клумбы. Земля на них становится такой твёрдой, что аж звенит… Тогда она приходит ко мне и говорит: «Чипси, а вот у Боба все поля чёрное и аж блестит от жира… С чего бы это?»

Картофельный Боб слушал с беспомощным непониманием.

— Я хочу сказать, Боб, — продолжал дядюшка Чипс, — это настоящее чудо. Я пытался объяснить это Мамане, но… Никто не верит, что ты берёшь обычный картофель — такой же, как в федеральной столовой для бродяг — закапываешь его в землю, не поливаешь ничем таким… А потом достаешь из земли еду, которую в ресторанчике Хаммы приезжие готовы сожрать вместе с тарелками. Ты понимаешь меня, Боб? Все судачат между собой: «Не иначе, как Боб бросает в землю не просто картофельный клубень, разрезанный надвое.»

— Честно, говоря, — сказал дядюшка Чипс, так и не дождавшись ответа, — мне на это вообще наплевать. Я вырос на твоей картошке, Боб. Я ведь лопал ее всё детство, напропалую — обожал, когда Маманя жарила мне тонкие ломтики на горячем масле. Я таскал их в кулаке с собой, вместо леденцов — они просто таяли на языке… и при этом так забавно хрустели. Ты же знаешь, что это из-за твоей картошки у нас в городке напрочь забыли моё настоящее имя?

Картофельный Боб хлопал глазами, а дядюшка Чипс, расчувствовавшись —