Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

ПИСЬМО CXXIX

ОТВЕТ

Развращенность Юрсюли удивляет развратителя

Твои пожелания выполнены, моя прелесть; д’Аррас превзошел самого себя и добрые люди прибраны к рукам; они считают тебя чуть ли не весталкой; я сделал более — твой постскриптум принят во внимание; я не стал бы писать об этом, если бы не пришлось из-за подарка выдержать сражение со старшим братом и уломать его. — Подарок? А вправе ли она делать нам подарки? — Узнаешь братца? На всякий случай помни, что тут были упомянуты наградные из Оперы. Еще сценка: когда д’Аррас вернулся от них и я ему сказал все начистоту, он разревелся, как теленок, сокрушаясь о своем бесценном Эдмоне; он порывался ехать к нему и я еле-еле его отговорил. Подобно тому, как ради приличия требовалось, чтобы монах заступился за тебя, так и мне по дружбе пришлось выгораживать Эдмона. Я постарался создать в воображении ваших родителей то, что собираюсь в скором времени сделать для него. Это не значит обманывать их, а только угождать им и радовать. Ведь счастье не что иное, как иллюзия. Кому знать это лучше тебя, которая так щедро дарует его! Не бойся, что Эдмон выведет их из заблуждения. Бедняга! Он похож на тех чревоугодников, которые беспрестанно проповедуют воздержание, ибо по горло сыты лакомствами; он влюблен в порок и даже его уродство кажется ему заманчивым, более привлекательным, нежели пресная красота добродетели. Твоя, как ты выражаешься, проказа представляется мне весьма ловким ходом; таким образом мы будем держать его в руках крепче, чем ты думаешь. А сознаешь ли ты, плутовка, что ты начисто освободилась от всяких предрассудков? Это весьма тебе к лицу, и я восторгаюсь тобою все больше и больше... Но трепещи! Прекрасная кузина уезжает; я узнал об этом и еду ей вслед... Обратить бы ее в нашу веру — вот был бы геройский подвиг! Не правда ли, прелесть моя? Эдмон может пособить в этом деле. Кстати, о нем. Я только что получил от него письмо, которое, уверен, он тебе не показал бы.

Письмо от Эдмона к Годэ

Право же, последние дни я сам не свой; не знаю, что со мной творится, чего хочу; но это не любовь овладела мною; неистовые, бешеные, одуряющие желания нельзя назвать любовью. Я не ревную; беспорядочное чувство, во власти коего я нахожусь, только крепнет при виде соперников и тогда желания мои распаляются до неистовства. Ее жесты, ее манеры, ее голос, шорох ее платья доводят меня до умопомрачения; я думаю только о ней; мой ум занят только ее совершенствами, подругам же ее я воздаю лишь внешние знаки поклонения; обладая ими, я вижу перед собою ту, что околдовала меня. Ах, сердце мое вконец развращено, испорчено; признаю это; я ненавижу себя, но излечиться от своего недуга не хочу... Знаю: невзирая на известное тебе препятствие, мне надобно привязаться к Фаншетте; да, надобно любить лишь одну эту очаровательную девушку, она — повторение ее обожаемой сестры и столь же добродетельна, как та. Вчера, доведенный до отчаяния терзающими меня чувствами, я решился обнаружить при ней весь пыл, зажженный во мне, правда, не ею; по глазам ее я понял, что она растрогана... по глазам прекрасным и ласковым, в которых светится ангельская непорочность! — Вы губите себя, Эдмон, — сказала она мне, — губите себя, знаю; Юрсюль тоже себя губит — я поняла это, когда была у нее на днях; я больше к ней не поеду; но тете я ничего не сказала. Я хоть и младше вас всех, но вижу ваши заблуждения, и они приводят меня в ужас. А вы, по-видимому, не сознаете этого? Кто же так заколдовал вас? Друзья мои, кто же так заколдовал вас обоих?

Слова ее, произнесенные бесконечно трогательным тоном, взволновали меня до глубины души; греховный образ померк, милая Фаншетта воцарилась в ней как самодержавная владычица. Обрадованный происшедшей переменой, я вне себя бросился к ногам моей юной богини... Но тут же, по своей злосчастной привычке, разрешил себе вольность. Фаншетта оттолкнула меня с видом превосходства, свойственного душам невозмутимым, еще не подвластным буйным страстям. Я имел дерзость пожаловаться на такое обращение. — Напишите сестре, — сказала она, — чтобы она устроила нашу свадьбу; невзирая на грозящие мне опасности, я даю согласие и это, кажется, все, что я могу и должна сказать сейчас.

Кузина вот-вот приедет; ей придется побороть свою щепетильность. Не давай мне никаких советов, в данном случае я не хочу их; у ног моих — бездна, и я уже склонился над нею. Предупреждаю тебя, что от сестры я скрываюсь, после нашей свадьбы жена моя... а пожалуй, и я сам не должны больше встречаться с нею.

Вот твой очаровательный братец! Надобно помешать этому браку, который превратит его в человека рассудительного и, следовательно, столь же несчастного, как и неудобного для окружающих. Ты, детка, знаешь его слабость; так удержи птенчика, чтобы он не улетел, устрой так, чтобы клетка стала ему желанной. Мне кажется, для того, чтобы излечиться от бракомании (к которой он всегда был весьма склонен), ему надлежит обработать Фаншетту. Жаль, что она не хочет повидаться с тобою! Ты сумела бы смягчить это гранитное сердце...

(Мы исключаем остальную часть письма, в которой совратитель расхваливает чувственность несчастной Юрсюли, ее мастерство в делах разврата, и спрашивает, где научилась она своей «сладострастной чувствительности»,)

ПИСЬМО CXXX

ОТВЕТ

Здесь опять говорит покинутая

Я одержала над Эдмоном полную победу: на маленькой ханже он не женится, будь уверен; бедная девочка, несмотря на свою ловкую невинность и хитрое простодушие, не получит его; ее не столь добродетельной, сколь слабой сестрице не придется более подвергаться добровольному насилию, от которого ее не спас бы и страх перед кровосмешением. Я, девушка и без того погибшая, решила взять на себя весь позор

(К сожалению, мы вынуждены выпустить здесь некоторые подробности, которые Пьер Р*** почел долгом оставить в неприкосновенности; но среди них есть такие, на которые нельзя даже намекнуть. Далее Юрсюль приводит перечень мужчин, которым она отдавалась, причем хвалит или бранит их совершенно непристойным образом. Потом она описывает свои отношения с четырнадцатилетним подростком, которого она совратила. Об одном из самых подлых своих сообщников она говорит:)

Он воскликнул: — О божественная моя!.. — Но я знаю,