Такие люди были раньше - Авром Рейзен

class="p1">Как и где они встретились? Не важно. Может, в театре, может, на концерте, может, просто в парке. Или в Кони-Айленде, когда катались на деревянных лошадках. Важно лишь то, что их юные сердца переполняла, выплескиваясь наружу, истинная, чистая, невинная любовь.

Сначала он просто приглашал ее погулять. А что такого? Кому какое дело, что парень и девушка гуляют вдвоем? Это не запрещено. А вот поздним вечером целоваться на темной аллее в парке — это уже запрещено. Нашей парочке приходилось соблюдать величайшую осторожность. Они смутно догадывались, что в этой стране целоваться — значит нарушать закон.

И хотя, с одной стороны, из-за чувства опасности их быстрые, короткие поцелуи становились еще слаще, с другой стороны, страх мешал, и их любовь искала себе более спокойное, надежное место.

Однажды, прекрасным весенним вечером, когда источник любви в их сердцах переполнился и потребовал чего-то большего, чем поцелуи, Хейман, крепко обняв свою Бесси, сказал:

— Бесси, милая… Может, зайдем на минутку ко мне?

Сейчас Бесси больше всего на свете хотела оказаться с Хейманом наедине, но все же, немного поколебавшись, она покачала своей прекрасной головкой.

— Не хочешь, глупенькая… Но почему?! — стал допытываться Хейман.

— Хотеть-то хочу, — не без кокетства ответила Бесси, теснее прижимаясь к Хейману, — очень хочу пойти к тебе, только твоей квартирной хозяйки боюсь…

— Глупышка, чего бояться-то? Миссис спит давно. Мы тихо войдем, осторожно, она не услышит.

— Тогда пойдем! — согласилась Бесси.

— Умница моя! — Просияв от счастья, Хейман быстро, чтобы никто на ночной улице не заметил, поцеловал ее в щечку.

— Хейман, перестань! — мягко сказала Бесси. — Разве не видишь, вон полисмен на углу.

— И правда! — согласился Хейман. — Еще арестуют, чего доброго… Больше не буду… Ну, пойдем, Бесси, пойдем ко мне.

И, дрожа от радости и нетерпения, они направились к дому, где он снимал жилье.

Около дома Хейман опять зашептал ей на ухо:

— Только не забудь, Бесси: ни слова! Тихо-тихо входим, очень тихо…

— Да, да! — уверила его Бесси.

Ее сердце таяло от любви, она с трудом сдерживала громкое дыхание.

Осторожно отперев дверь, парочка вошла в квартиру.

— Тсс! — подмигнул Хейман.

Чуть слышно ступая, они двинулись в комнату.

Вдруг раздался кашель, будто кто-то прочищал горло спросонья. Чиркнула спичка, и перед нашей парочкой предстала высокая, очень толстая женщина в ночной рубашке до пят.

— Это что еще такое?! — во весь голос крикнула женщина. — Кого это вы сюда притащили? Лежим и слышим с Джейком, что кто-то по дому расхаживает… Джейк! — позвала она мужа. — Как тебе наш бордер?[103] Иди, полюбуйся. Нет! Такого мы у себя в доме не позволим! Завтра же съедете…

И, повернувшись, удалилась в спальню, где лежал на кровати ее Джейк.

Когда они вышли на улицу, Бесси дрожала как в лихорадке.

— Бесси, ты сердишься? — с нежностью спросил Хейман.

— Не на тебя, Хейман, на нее. Свинья! В одной рубашке вышла. Мерзость какая…

— Сегодня с мужем подралась, а сейчас в одной постели лежат. Им можно… Фу!

— Отвратительно! — согласилась Бесси, прижимаясь к Хейману.

— Пойдем, Бесси, провожу тебя домой…

— Нет, Хейман, нет! — Бесси готова была расплакаться. — Я тебя не отпущу, сегодня я не могу с тобой расстаться… Знаешь что… Я думаю, можно пойти ко мне. Моя миссис спит как убитая.

— А он? — спросил Хейман.

— И он тоже, они оба всегда спят без задних ног. Никогда не слышат, когда я возвращаюсь. Пойдем ко мне, Хейман! Пойдем!

— Бесси, золотая моя! — Хейман обнял ее за плечи, и, испуганные и радостные, они направились к ее дому.

Тише и осторожнее, чем обычно, Бесси отперла дверь, и наши влюбленные вошли затаив дыхание.

— Зажги спичку, — шепнула Бесси Хейману на ухо.

В тишине спичка чиркнула, как выстрел из револьвера, и хозяева, которые всегда спят как убитые, тут же проснулись.

— Бежим! — крикнула Бесси.

— Попались! — ни жив ни мертв от страха, еле выдохнул Хейман.

Супруги, оба в ночных рубашках, вскочили с широкой кровати:

— Что такое?! Кто здесь?!

Зажглась газовая горелка.

— Бесси! Это вы?! — воскликнула миссис. — Так поздно и еще с молодым человеком! Как вам не стыдно?

— Да, как вам не стыдно? — злым, хриплым со сна голосом поддакнул ее муж, протирая глаза.

— Ничего себе! — бушевала миссис. — В час ночи, с парнем… Совсем тут распоясались!

— Я люблю его… Это мой жених, — с трудом нашлась Бесси.

— Ну и что? — не успокаивалась хозяйка. — Пока вы не расписаны…

— Распишетесь, получите свидетельство — тогда на здоровье, — твердо сказал муж, окончательно проснувшись, — а сейчас… Сейчас идите куда-нибудь в другое место. Мы не разрешаем в час ночи заявляться. Так что убирайтесь!

Супруги вернулись в постель, а Бесси с Хейманом опять оказались на улице.

— Бесси, милая, ты плачешь? — Хейман увидел слезы у нее на глазах.

— Нет, Хейман! Ничего, это просто с досады. Какие все-таки гадкие люди! Я только сейчас по-настоящему поняла, как тебя люблю.

— А я с сегодняшнего дня буду любить тебя еще сильнее, — сказал Хейман. — Милая моя Бесси, наша любовь — самая прекрасная и чистая на свете, но у нее нет своего дома…

Парочка стояла на тротуаре, не зная, куда податься со своей любовью.

Улица была тиха и безлюдна. В небесах неторопливо, спокойно плыла древняя луна, будто с укором глядя на влюбленных.

А с другой стороны улицы, помахивая дубинкой, на них строго смотрел полисмен.

1911

Иллюзия

Комнату или, лучше сказать, комнатку Левин всегда искал с отдельным входом, чтобы, как он говорил, никто не мешался. Однако это не означало, что Левин — мизантроп, ненавидящий людей и общество. Наоборот, он любил семейный уют, а маленькие дети в доме — это вообще предел мечтаний. Но Левин хорошо знал, что все, кто сдает комнату, смотрят на квартиранта с подозрением, и гордость не позволяла ему искать у таких людей тепла и расположения.

В его комнатке, которая непременно находилась у самого входа в квартиру, всегда было тихо. Лишь изредка доносился шум из столовой, когда хозяева всем семейством садились обедать. Испытывая к ним легкое презрение, Левин плотнее закрывал дверь, чтобы ничего не слышать.

«Не моего круга люди», — думал Левин и погружался в книгу или в свое «я», которое было глубже и сложнее всех книг, что он прочел.

Когда ему все-таки приходилось показываться в столовой, где вся семья сидела за круглым столом, накрытым скатертью, Левин чувствовал себя лишним. Он робко озирался по сторонам, едва различая лица — чужие, далекие и враждебные! Но иногда он скучал по ним и решал,