Такие люди были раньше - Авром Рейзен

class="p1">— Вот тебе и свадьба! — всплеснула руками Хана-Доба.

— Твои родственнички, между прочим, — сварливо заметил Лейзер. — Наглость какая, музыкантов послать! Хотя не удивляюсь, грубияны — они и есть грубияны…

— Последние два злотых! — разрыдалась Хана-Доба, ломая руки. — И халы сгорели!

Дети, Голделе и Хаимл, удивленно посмотрели на мать: так здорово играли, а мама плачет…

— Хорошие музыкантики! — радовался маленький Хаимка.

Глупый ребенок не понимал, какое их постигло несчастье.

— Заткнись, ублюдок! — гаркнул Лейзер и вышел на улицу.

Дом осаждала толпа ребятишек, в которой было и несколько взрослых.

Торговец зерном Хонан, широко улыбаясь, направился к Лейзеру:

— Так это у ваших свадьба сегодня? Поздравляю! — Не услышав ответа, он не смутился и продолжил: — А кто вам кожевник Залман? Близкий родственник?

Лейзер побагровел:

— Кожевник Залман мне дедушка двоюродный! Дедушка двоюродный, ясно?!

Красный от злости и стыда, он вернулся в дом и сел в углу с таким видом, будто собрался траур справлять, разве что обуви не снял.

А в другом углу сидела Хана-Доба и тихонько причитала:

— Боже, боже, вот тебе и музыканты…

1912

Дочки

Дочки — это всегда наказанье Господне, а такие, как у портного Лейбы, — тем более.

Лейба никак в толк не возьмет, в кого они уродились. Он-то совсем другой человек, тихий, мухи не обидит, и если бы не старая швейная машинка, на которой он иногда прострочит пару швов, его вообще было бы не видно и не слышно.

От машинки, конечно, шуму много, но он-то в чем виноват? Не он же ее такой смастерил.

Впрочем, швейная машина редко нарушает тишину в доме. Таким портным, как Лейба, заказ перепадает раз в сто лет, да и работа, которую иногда удается найти, все больше ручная. Заплаты прострачивать не надо, а даже если какой-нибудь богатей закажет новую одежду, то сукно настолько толстое, что машина не берет. Эдак и иглу сломать недолго, а новую покупать — не в таком Лейба хорошем положении.

И по сравнению с шумом, который устраивают Лейбины дочки, стрекот швейной машины, даже когда она работает, — все равно что флейта против десяти барабанов.

Шум начинается с утра пораньше, сразу, как только дочки просыпаются. Первой встает младшая, Лея по прозвищу Кошка: чуть что, она пускает в ход ногти и оставляет на лицах сестер глубокие отметины. Ее бесит, что Хаша, которую за острый язык и болтливость кличут Трещоткой, еще валяется в постели, и Лея дергает ее за косу. Тут просыпается старшая, Ента, которую сестры прозвали Старой Девой, хотя ей не так уж много лет. Непричесанная, в одной рубашке, она сразу набрасывается на Лею с Хашей, дескать, чтобы их помирить. Но мир не наступит, пока Кошка до крови не расцарапает сестрам щеки, а сама не получит несколько крепких ударов кулаком или поленом, благо дрова в доме всегда под рукой.

Но мир между сестрами длится недолго. Пора чистить картошку. Старая Дева говорит, пускай чистит Трещотка, Трещотка говорит, пускай чистит Кошка, а Кошка отвечает:

— Вы обе раньше замуж выйдете, чем я картошку чистить сяду!

В конце концов они принимаются за работу все вместе. Согласия добивается мать. Девушки не больно-то ее слушаются, но печь уже растоплена, если не почистить, можно и без завтрака остаться.

А голод для них куда страшнее, чем ссоры и драки…

И так целый день. И завтра будет то же самое, и послезавтра, и в пятницу, и в субботу.

И Лейба, человек грамотный, потому что каждый день перед вечерней молитвой слушает в синагоге «Эйн Янкев», вздыхает на святом языке:

— Горе от таких дочерей!..

А его жена Груня, которая читает Тайч-Хумеш, вторит на ивре-тайч:

— Проклята утроба моя…

*

Что на том свете есть рай, Лейба не сомневается. Конечно, есть! Но попадет ли он туда, это неизвестно. Он постоянно слушает в синагоге «Эйн Янкев». О псалмах и говорить нечего. Каждый день читает тот, какой положено, по субботам — все, а в Рошешоно — шесть раз от начала до конца! Но вдруг этого мало? Нужны еще всякие достоинства, а есть ли они у него — бог знает.

Зато Лейба уверен, что на этом свете рай тоже есть. Лейба чувствует его, видит его, живет в нем один месяц в году. Как это? А вот послушайте!

Никаких талантов у его дочек нет, ремеслу он их не обучил, портняжеством в местечке много не заработаешь. Неплохо бы их в лавку пристроить, но все знают, какие они буйные и распущенные, их в приличное место не возьмут.

Но кое-что его дочери все-таки умеют, а именно — раскатывать тесто.

Как Лейба ни беден, на субботу все-таки наскребает, и по четвергам вся семья раскатывает тесто для лапши. Благодаря этому тесту Лейба и удостоился рая на земле.

Дочки — мастерицы хоть куда, в местечке им развернуться негде, им большой город подавай, где их работу оценят и оплатят по достоинству.

И сразу после Пурима три сестры отправляются в ближайший крупный город раскатывать тесто для мацы.

Вот тут у Лейбы и начинается рай.

Он остается один. Жены тоже нет, она уходит на целый день здесь, в местечке, тесто месить.

А Лейба потихоньку делает работу, которую к своему, христианскому, «Пейсаху» заказали деревенские мужики, и думает: «Как хорошо жить на свете без жены и дочек!»

Рай, настоящий рай!

*

За два дня до Пейсаха дочки возвращаются домой. Едва заслышав их голоса, Лейба пугается до смерти: рай кончился, начинается ад!

Но, похоже, он ошибся. Три сестры с веселыми, добрыми улыбками заходят в дом, держа в руках узелки.

Лейбе кажется, он их не узнает. Неужели это его дочери?

— Папа, как поживаешь? — ласково улыбаясь, спрашивает Кошка.

И голос такой мягкий, нежный, что у Лейбы слезы на глаза навернулись.

— Ента, — спрашивает Кошка, — у тебя жир, который мы к Пейсаху привезли?

— Да, — отвечает Ента.

«Кто такая Ента?» — удивляется Лейба. Он уже год этого имени не слышал. «Ага! — вспоминает. — Это же Старая Дева!»

— Хаша, давай его распакуем, — говорит Ента.

«Кто такая Хаша? — снова дивится Лейба. — Да это же Трещотка!»

Если бы Лейба так не смутился, он обнял бы своих трех дочек, прижал к себе тонкими, слабыми руками и расцеловал.

А дочки достают деньги, кто сколько заработал.

Вечером, получив расчет, приходит мать.

Когда посчитали, всего получилось больше сорока рублей.

— По-царски Пейсах справим! — говорит Груня.

А дочери скромно молчат.

— Я тоже кое-что заработал, — слабым голосом отзывается Лейба и вытаскивает из