Ордена Ивана Воробьева - Роман Валерьевич Злотников

санитарных фургонах или подводах. Один, с забинтованной головой, перевесившись через борт грузовика, с надрывом закричал:

— Ой, братки, на убой гонют! На убой, милаи!..

Вскоре на обочинах появились остовы сгоревших танков, бронемашин, грузовиков. На коротких привалах встречавшиеся раненые рассказывали страшные истории о заминированных дорогах, сидящих на деревьях «кукушках».

Первый бой начался неожиданно. Где-то впереди вспыхнула яростная перестрелка.

Иван скинул с плеча лыжи и настороженно прислушался.

Яростная стрельба то стихала, то разгоралась с новой силой. Некоторое время батальон просто стоял на месте, только офицеры собрались кружком около комбата.

Но вот один взвод, скинув лыжи на обочину, рысью бросился вперед, беря автоматы на изготовку, а вдоль колонны протяжно раздалось:

— Батальон! На лыжи, становись!

У Ивана сердце екнуло, вот оно, началось. Он торопливо надвинул крепления, от нетерпения притопнул лыжами, проверяя ладно ли держат.

Сзади кто-то с дрожью в голосе прошептал:

— Куды прем? Там жа мины.

Взводный услышал, но не стал стыдить, а пояснил:

— Мы же на лыжах, дурья башка. Лыжа длинная, вес на всю идет, мина и не сработает.

Спустя пять минут батальон был готов. Капитан Гагаркин, покусывая губу, короткими рублеными фразами отдал боевой приказ и махнул рукой:

— Вперед, орлы!

И они пошли.

Скатившись с откоса дороги и перемахнув через кювет, роты двинулись к лесу, на ходу разворачиваясь в цепь. Стрельба усилилась. Гулко застучали пулеметы. Основной огонь вели свои, с дороги. Вот только толку от него было немного. А попасть под шальную пулю можно было запросто. В этот момент на левом фланге знакомым, тарахтящим звуком застучали ППД.

Иван, настороженно вглядываясь в заросли, прибавил ходу, стараясь не отстать от взводного. Через мгновение автоматы ударили и справа и слева. А когда в обледенелой и засыпанной снегом кроне высокой одиноко стоящей сосны что-то мелькнуло, Иван вскинул свой пистолет-пулемет и, почти не целясь, резанул длинной тяжелой очередью.

Бой был коротким, но жестоким. Когда все закончилось, Иван остановился и, зачерпнув ладонью горсть снега, утер лицо, покрытое испариной. Руки дрожали, а сердце, казалось, готово было выскочить из груди. Но это все чепуха. Главное — они победили, и… он жив.

Белофинны, устроившие засаду у поворота дороги, основательно подготовились к бою. Окопчики из ледяных блоков, для маскировки присыпанные свежим снегом, станковые пулеметы на салазках… Но атаки с тыла они не ожидали. Позиция оказалась усеянной трупами в белых маскхалатах, надетых поверх теплых серо-зеленых мундиров. Несколько «кукушек» безжизненно повисло на ремнях, так и оставшись пристегнутыми к стволам деревьев. Бойцы бродили между окопчиков, разглядывая теплые меховые сапоги и тяжеленные финские пистолеты-пулеметы «Суоми».

Это был первый бой лыжного батальона. С его появлением финские летучие лыжные отряды попритихли. Потом были другие бои. Лыжные переходы и ночевки на снегу в жуткий мороз, когда промерзшую буханку хлеба не разрубишь и саперной лопаткой. Короткие отчаянные схватки с белофиннами, когда одна волна лыжников летела навстречу другой со склонов соседних сопок, поливая все перед собой огнем, и главным было не остановиться, не упасть.

Иван Воробьев выжил в этом белом аду. И получил свою первую медаль и первую рану.

2

— Ну что ж, товарищ младший лейтенант, очень рад.

Командир 371-й стрелковой дивизии свернул листок с предписанием и, поправив наброшенную на плечи шинель, потер усталое лицо. А затем неожиданно перешел на «ты».

— Знаешь, младший лейтенант, я тебя вот о чем попрошу — наведи мне порядок на переднем крае. Фрицы вконец обнаглели. На виду песни горланят, «Москва моя», представляешь? Или перелезут через бруствер, снимут штаны, выставят задницу и гадят. А в шестой роте вообще… повадились к нам по воду ходить. Бойцы у берега прорубь сделали, вот они туда и шастают. — Он замолчал, снова потер ладонью лицо и закончил: — Сделаешь?

— Есть, товарищ полковник, сделаем.

— Вот и хорошо, приступай, — закончил командир и махнул рукой, показывая, что младший лейтенант Воробьев, прибывший с командой снайперов в его дивизию на боевую стажировку, может быть свободен.

Иван козырнул и вышел из комнаты.

Штаб располагался в чудом уцелевшем двухэтажном доме.

Его снайперы столпились у угла и нервно курили. Они прибыли в Зубцов, провинциальный городишко, раскинувшийся на берегу небольшой, по-русски несуетливой речки Вазузы, утром. Позади были месяцы боевой учебы, освоения новой воинской специальности снайпера. Новой для всех: и для бойцов, призванных лишь с началом войны, и для командира, успевшего уже понюхать пороху в финскую кампанию и потому пользовавшегося среди солдат непререкаемым авторитетом.

А прошло уже полгода Отечественной. С ее началом Иван Воробьев был направлен в оперативный батальон охраны Малоярославецкого сектора Московской зоны на должность старшины роты. В октябре часть переименовали в отдельный 239-й стрелковый батальон 23-й стрелковой бригады войск НКВД. Время было тяжелое. Немцы напирали, и воинам-чекистам, вместо охраны тыла действующей армии, коммуникаций и борьбы с диверсантами, то и дело приходилось затыкать дыры в линии фронта.

Когда в начале декабря 1941 года немцы предприняли последнюю попытку прорвать оборону наших войск на юго-западном направлении, батальон оказался единственным подразделением на пути глубоко вклинившихся немецких частей.

После нескольких дней ожесточенных боев, не раз переходивших в рукопашную, ему удалось задержать продвижение гитлеровцев в районе деревень Юшково и Бурцево.

Комбат, КП которого был у самой передовой, охрип, ругаясь с командованием, выпрашивая подкрепление и упрашивая ротных держать позиции.

Положение было критическим. Немцы отчаянно рвались вперед, стремясь во что бы то ни стало захватить железнодорожные станции Голицино и Апрелевка. А если не отбросить прорвавшиеся части, то потеря этих стратегически важных пунктов становилась делом уже даже не дней, а часов.

Тогда решением командующего фронтом сюда был переброшен последний резерв — танковый отряд Западного фронта.

Собранный с бору по сосенке, он являл собой жалкое зрелище. Устаревшие БТ и легкие Т-27 были уязвимы и со своими бензиновыми моторами горели как спички.

И все же с их подходом у огрызавшегося батальона появилась пусть и призрачная, но хоть какая-то надежда на успех атаки.

Замкомбата старший лейтенант Захаров вызвал к себе старшину Воробьева. Освободил стол в блиндаже, разложил карту.

— Садись, старшина, давай вместе подумаем. Атаковать в лоб, сам видишь, бесполезно. Перед деревней широкое поле, а на окраине пулеметные огневые точки. Пока добежим, половину людей положим. Но выбить немцев из Юшкова надо. — Он сделал паузу и, обхватив старшину за широкие плечи, доверительно наклонил к нему голову.

— Есть у меня одна задумка. Посадить людей на танки и… вперед. Танки проскочат поле, а на окраине вы десантируетесь и в рукопашную, чтобы не дать немцам открыть огонь по батальону.