Мой гарем - Анатолий Павлович Каменский

большую рюмку водки. Потом, не дождавшись десятичасового поезда с музыки, он вернулся домой.

На террасе была сдвинута вплотную парусина, а за ней шевелились тени, и голос студента говорил с утрированной досадой:

— Прошу вас, Леокадия Васильевна, прекратим этот бесполезный спор. Для того чтобы судить о Ницше, нужно прочесть его целиком и непременно в подлиннике... А теперь, что касается меня, то — до свидания. Я иду спать.

Несколько раз хлопнула стеклянная дверь, и один за другим попрятались молодые звучные голоса. Чебыкин долго ходил по палисаднику, поглядывал на затихшую дачу и, когда в окнах потухли огни, тихонько направился к себе.

Засыпая, он видел перед глазами темно-серую тужурку и рыжую веерообразную бороду, незнакомое, назойливо звучавшее в памяти имя Ницше показалось ему необыкновенно внушительным и ученым, а такие выражения, как «в подлиннике» и «что касается меня», окончательно расположили Чебыкина в пользу студента. И он был рад, что завтра праздник и не нужно ехать на службу.

VII

Обыкновенно Чебыкин просыпался в одиннадцатом часу и по праздникам, когда не приходилось торопиться на поезд, до обеда сидел у себя в комнате или в палисаднике, накинув вместо пиджака старенькое летнее пальто. Сегодня он умылся, оделся и, насколько мог, прифрантился сразу. Поглядывая в окошко, он видел, как по ту сторону улицы, в боковом дворе ипподрома, водили лошадей, покрытых желтыми попонами с круглыми отверстиями для глаз, как вздрагивали нежные, настороженные уши, выгибались гордые шеи и осторожно, будто стеклянные, ступали хрупкие и тонкие ноги. Из раскрытого окошка, несмотря на яркое июньское солнце, веяло холодком, серебристо-отчетливый шелест листьев был странно холоден и музыкален, а желтый утоптанный песок дорожек казался твердым, как лед. В большом саду, на расчищенной площадке, стояли неубранные крокетные воротца, и молотки с шарами виднелись тут же в длинном зеленом ящике. В воздухе стояла тишина, окна дачи были закрыты, а на террасе горничная в белом чепчике расставляла по столу кувшины с молоком и тарелки с черным хлебом, яйцами и маслом. Не успел Чебыкин подумать, что, должно быть, скоро проснутся соседи, как вблизи зазвучали разноголосые звонки, и в саду один за другим, мягко прыгая через положенную у калитки доску, показались четыре велосипеда, а на них барышни в коротких белых платьях, студент в синей рубашке, подпоясанной шелковым шнурком, и гимназист.

И сразу сад наполнили голоса, велосипеды приткнулись куда попало, на террасе появился адмирал, и Чебыкин, собиравшийся выйти в палисадник с томиком «Истории Государства Российского» в руках, остановился в нерешительности на пороге. Наконец он набрался храбрости и, не глядя в сад, как будто там никого не было, вышел из двери и поместился верхом на скамейке у частокола. На террасе завтракали, стучали тарелками, и адмирал гудел глубоким сипловатым басом:

— Сашенька за Баркароллу, Леокадия за Айриш-Лада, ты, Левушка, за кого? За Мисс Перке? Прекрасно. Остановка за Ипполитом Максимовичем. Ну-ка, профессор, вы за кого?

— За черта в ступе, — совершенно серьезно сказал студент.

Барышни засмеялись.

— Да такой и лошади нет, — не понимая шутки, говорил адмирал, пробегая программу скачек.

— Ну, если нет, то я ни за кого.

— Как же так, — протестовал адмирал, — уговор лучше денег. Решено пойти всем вместе и по одному разику поставить.

— Я не поставлю, — заявил студент, — тотализатор — безнравственная вещь. Пойти — пойду, а ставить не буду.

Чебыкин сидел с раскрытой книгой, невольно прислушивался, делал хмурое и сосредоточенное лицо, причем, глядя на него издали, можно было подумать, что он читает что-нибудь философское, малопонятное, или готовится к экзамену.

— Господа! — говорил между тем гимназист. — А не сыграть ли нам до скачек одну партию в крокет?

— Ни за что, — отозвалась Сашенька. — Во-первых, мне нужно одеться, а во-вторых, я дала слово больше с Ипполитом Максимовичем не играть. Не очень весело сидеть все время за калиткой, в канаве.

— Придется искать партнера на улице, — плаксивым тоном говорил студент, спускаясь со ступенек террасы, — вот, кстати, идет какой-то священник, Арсений везет мороженое... Эврика, — воскликнул он, — у нас есть партнер.

Чебыкин сидел в нескольких шагах, по-прежнему хмурил брови, но при последних словах студента невольно поднял глаза. И с удивлением он увидал, что синяя рубашка с шелковыми кистями у пояса направляется в его сторону. Сверкнули на солнце круглые никелированные очки, руки сделали широкий театральный жест, а затем рыжая веерообразная борода просунулась между кольями невысокого забора, так что Чебыкин увидал ее почти у своего лица.

— Милостивый государь, — сказал студент деланно-торжественным голосом, как будто собирался произнести речь, — если бы вы узнали, что недалеко от вас существует группа так называемых интеллигентных людей, все интересы которых сведены к катанью на велосипедах, игре в тотализатор и бессмысленному стуканию молотками по шарам, и что вместе с тем благополучие этой группы случайно зависит от того великодушного незнакомца, который... и так далее. Одним словом, позвольте представиться: Сережников. Вы играете в крокет?

Ошеломленный неожиданностью, Чебыкин встал, выронил книгу на траву и, не зная, что отвечать, потирал руки. Точно загипнотизированный, он смотрел на веерообразную рыжую бороду, которая смеялась вместе с полным розовым ртом и крупными белыми зубами. Но в этой улыбке, в беззаботно косившем вороте синей рубахи, в тоне голоса была такая подкупающая простота, что Чебыкин, не веря себе, вдруг шаркнул ногами и сказал:

— Извините, никогда не играл, но, вследствие любезного предложения, очень вам благодарен.

— И распрекрасно, — заявил студент, — умения никакого не требуется. Пойдемте-ка, я вас со всеми перезнакомлю.

VIII

Насколько Чебыкин казался суровым издали, в особенности когда делал вид, что углублен в книгу, настолько