Рива - Алекс Маркман

теребя его волосы. – У меня больше жизненный опыт. – Рива говорила машинально, не сопротивляясь. Она поняла, что он ее не слушает. Дима поднялся с колен и крепко прижал к себе ее обнаженное тело. Рива почувствовала себя маленькой и слабой в его сильных руках. И вселенная за окном перестала для нее существовать.

Несколько часов пролетело как миг, а потом наступили короткие сумерки и вслед за ними за окном сгустилась темнота.

– Пойдем, поужинаем и пройдемся вдоль берега, – предложила Рива.

– Пойдем, – согласился Дима. Он не выпускал ее из объятий, как ребенок любимую куклу.

– Ну ты, буйвол, – строго сказала Рива, безуспешно упираясь ладонью в его грудь, – отпусти. Иначе мы никогда отсюда не уйдем. А будешь пользоваться своей физической силой, то я тебя обниму и не отпущу до утра, и ты лишишься ужина сегодня. Понял? – Дима нехотя разжал руки.

– Пойдем, – снова согласился он, вздохнув.

После ужина они вышли из гостиницы и побрели по дороге вдоль берега. Уже окончательно вступила в свои права теплая южная ночь, с мириадами звезд на безоблачном темном небе. Луна необычно быстро поднималась из за гор, расположенных на другом берегу, в Иордании. Стало светло от лунного света, и темные силуэты иорданских гор отражались в густо наполненном звездами Мертвом Море. А на израильской стороне горы близко подступали к берегу сумрачными великанами, молчаливые и равнодушные свидетели бесчисленных войн и религиозных распрей. Воздух был сух и неподвижен. Тишину библейского пейзажа нарушал только шорох их шагов. Они подошли близко к берегу, остановились, прижавшись друг к другу и уставились завороженно на желтую полосу, проложенную луной на ровной, как застывшая сталь, водной глади. Дима закурил сигарету и после нескольких затяжек щелкнул по ней пальцем, сбрасывая пепел. Искры, как брызги, отпрыгнули от сигареты и сразу же погасли. После них темнота на какое-то время еще больше сгустилась.

– Мы, как две искры, – задумчиво произнесла Рива. – Вспыхнем, и погаснем. Не останется о нас в памяти наших потомков ничего о нашей любви, наших страданиях и радостей. А это море, небо и таинственные горы будут волновать новые поколения, и они тоже будут уходить в лету без следа, как дым в небо. Вот, я не знаю, где могила моей прабабки. Я ничего не знаю о моих предках, да и вряд ли смогу что-нибудь узнать, если даже очень захочу. Здесь, среди этих гор, проживших так много веков и видевших столько крови и вражды многочисленных рас и народов, чувствуешь себя песчинкой в мироздании. Или слабой искрой, вспыхнувшей на миг и исчезнувшей, без следа, без имени, без судьбы. И кому будет какое дело до моей запоздалой, безумной, глупой любви?

– А бывает любовь не глупой? – спросил Дима.

– Не знаю. Но со стороны это выглядит глупо. Женщина за тридцать влюбляется, как школьница, в мальчишку и покидает мужа. А? Но ничего не могу с собой поделать. Такое безумное счастье, я не знала, что оно вообще возможно. Как от него отказаться? И для чего тогда жить, если его не испытать?

– А может твой муж испытывает такое же счастье с тобой? – предположил Дима. – Тогда его любовь еще глупее, ибо тебе она не нужна. – Рива ничего не ответила, прижалась к нему и задумчиво уставилась на черные силуэты гор, возвышавшихся на другом берегу, в Иордании.

– Пойдем в гостиницу, – предложил Дима. – Я захватил с собой магнитофон с пленками. Будем слушать музыку, наслаждаться друг другом и не думать ни о чем.

Обратно они пошли, взявшись за руки, и всю дорогу молчали. Каждый думал о своем. Прийдя в номер, Дима тихо сказал: – Не зажигай света. – Он вытащил из саквояжа свечи, расставил их где только можно и зажег. Таинственные желтые огни неторопливо закачались в зеркале, выхватывая их лица из темноты. Дима завел музыку, потом обнял ее и стал раздевать. Он был неутомим, и Рива не возражала. Снова в его объятиях, уже обнаженная, она повернула голову и осмотрела себя в зеркало. Узкие плечи, женственные, нежные бедра, чуть шире плеч, хорошей формы спина, талия и женственная линия бедер. И его ласковые, неутомимые руки. Она была довольна собой.

– Как хорошо, – подумала она, – что в мире существует музыка, и песни, и любовь, и мужчины. – Она мысленно поблагодарила Бога за то, что он создал ее женщиной, и что он подарил ей любовь этого русского парня, в руках которого она слабела и таяла от счастья. Да, она была довольна собой и той властью, неоспоримой и жестокой, которой наделила ее судьба над мужчинами, влюбленными в нее.

Прошла неделя после поездки на Мертвое Море, и все, казалось, возвращается в русло мелких будничных забот. Эйтан не звонил, и это был, по ее мнению, хороший признак. Пусть на службе прийдет в себя и подумает. Время, как известно, лучшее лекарство. Оно лечит и дарит мудрость. Рива тщательно продумала, что она будет говорить Эйтану, когда тот вернется в отпуск на пару дней. Но все оказалось не так просто, как она рассчитывала. Накануне выходных на ее рабочем столе нервно зазвонил телефон и она поспешно подняла трубку. Каким-то непостижимым путем она почувствовала, что звонит Эйтан.

– Рива, – послышался прерывающийся голос. Это был он.

– Да, я тебя слушаю, – сдержано, но пытаясь не быть холодной, отозвалась Рива.

– Я сегодня приезжаю домой на два дня. Мы с тобой должны серьезно поговорить, Рива.

– Давай, поговорим.

– Ты что-нибудь решила?

– Да. Я считаю, что нам нужно расстаться. Я очень жалею, что обманывала тебя. – Рива говорила вполголоса, чтобы ее никто не слышал, но в отделе стоял гул обсуждения текущих событий, которых всегда много в Израиле, и потому ее слова потонули во всеобщем гомоне. – Мне нужно было поговорить с тобой до того, как это произошло.

– Ты с ума сошла! – закричал Эйтан на другом конце провода. – Я готов забыть все это. Оставим это позади и не будем вспоминать!

– Не стоит склеивать то, что разбилось, – вздохнула Рива. – Нам нужно расстаться. Хотя бы на время, чтобы привести мысли и чувства в порядок.

– Ты понимаешь, что говоришь? – снова закричал Эйтан и в голосе его было отчаяние. – Ты понимаешь, что я не могу жить без тебя?

Рива молчала, и сострадание к самому близкому ей человеку железной хваткой сжала ее горло.

– Вот, совсем не могу, – обреченно продолжал Эйтан более спокойным тоном, и в голосе его послышались плаксивые нотки. – Совсем не могу. Ничего не в состоянии с собой поделать.

– Эйтан, успокойся, – стала увещевать его Рива. – Свет на мне