Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин

Рядом с Вадимом за столом сидела девушка, Валентинина землячка, очень красивая, застенчивая. Звали ее Лилей. Вадим ухаживал за ней в застолье и, наверное, из-за нее перебрал: мужчина, как-никак, не пропускал ни одного тоста и пил водку, стараясь не морщиться. Он танцевал с Лилей, почти не ощущая ее в руках, худенькую, легкую. Лиля в танце взглядывала на него — и всякий раз вспыхивала, опускала глаза. Вадим от этих взглядов казался себе неотразимым, мужественным.

— Пойдем покурим! — усадив Лилю, небрежно позвал он Мишку.

Мишка сидел напротив них, суетливо зашарил по карманам (Вадим не курил, и у него папирос не водилось), поднялся.

Они вышли на улицу без шапок, без пальто — закурили, присели на заснеженное крыльцо — с необыкновенным чувством взрослости, самостоятельности. Было тихо — и ступени, на которых они сидели, промерзли, до мурашек, скрипели под ними.

— Хорошую бабу ты подцепил, — сказал Мишка, подмигивая ему. — Она прямо-таки млеет возле тебя.

Вадим молчал, самовлюбленно улыбался.

Потом ему от курения стало плохо. Мишка, пыхтя, пер его куда-то через двор, подхватив под бок, — к тускло освещенному лампочкой дощатому домику — спотыкаясь там на обледенелых горках, поддерживая его…

Вадим продрог, но идти в зал не хотел — могли наливать еще и еще, — а он о водке уже и подумать не мог без захлестывающей, удушающей тошноты.

«Не хватало еще, чтобы вырвало при ней…»

Он прошел на кухню, умылся там, устроился за каким-то покрытым жестью, с тухлыми запахами, столом, облокотился на него — и нечаянно уснул…

Разбудил его Мишка, сказал, что Лиля уходит, — но Вадим чувствовал себя тряпка тряпкой и показаться перед ней в таком виде не мог.

— Лучше провалиться сквозь землю, — бормотал он. — Она такая милая, прекрасная… Что она обо мне будет думать?..

— Дурак ты, дурак! — ругался Мишка. — Баба извертелась вся, извелась…

— Нет… нет… в таком виде… ни за что!..

На другой день должны были сойтись в этой же столовой снова — кто хотел. Мишка собирался идти, а Вадиму предстоял экзамен, пересдача.

— Да плюнь ты! — уговаривал его Мишка. — Тепло техник уже и думать о тебе забыл, а ты к нему, как тот чиновник с чихом…

— Мало ли что он забыл, — отвечал Вадим. — Я не забыл. Я не забыл! Я сам для себя хочу быть порядочным.

— Ну смотри, — грозил Мишка. — Появится на вечере Лиля — уведу.

Вадим после его слов решил не ходить на вечер принципиально, даже после пересдачи. Он был уверен, что Лиля отошьет Мишку при первой же попытке приблизиться — слишком уж явно, как казалось ему, она давала вчера понять, что влюблена в него. Да и внешне ему, хоть и не красавцу, но гораздо выше Мишки ростом, широкоплечему, широкогрудому, Мишка-коротышка никак не казался конкурентом.

— Что ж, успеха тебе, — усмехнувшись, пожелал Вадим.

Он демонстративно уселся за стол и раскрыл учебник по теплотехнике…

К теплотехнике, в сущности, никто не готовился: была она непрофильной для них, да и преподавал се подслеповатый и глуховатый старичок: пе-на-ве, как прозвали они его — по формуле, которую тот часто и на свой лад любил повторять. Старичок был подвижный, увлекающийся — сбегал с кафедры к рядам, пригибался, заглядывал в лица, особенно когда начинал рассказывать о Ползунове или Дизеле.

— Понимаете, а, как он, а?! — прикасался к чьему-нибудь плечу пе-на-ве и все норовил встретиться с тем глазами — сполна поделиться своим восхищением, что ли.

И когда кто-нибудь, чьего соучастия добивался пе-на-ве, несдержанно прыскал от его вида: беззубый рот полуоткрыт, глаза восторженно слезятся — тот непонимающе прерывался, беспомощно оглядывал всех, потом трудно поднимался на кафедру и уже бормоча, бессильно обвиснув, опираясь на руки, над столом, заканчивал лекцию.

Первый ряд на его занятиях стал пустеть, но пе-на-ве не вникал в причины, забывая прежние обиды, в другой раз поднимался до следующих рядов — и проделывал то же самое.

Говорили, что и на экзаменах пе-на-ве, видя, что кто-то путается, теряется — бросался на выручку, загорался, рассказывал по билету сам, прерываясь порой, спрашивая: «Так, да? Так?» — заглядывая в глаза, — и тут, говорили, очень важно было сохранить серьезной физиономию, вовремя кивнуть, вовремя удивленно качнуть головой. Иначе — неуд.

Вадим пытался готовиться, но Мишка все сбивал его:

— Да если тебя сейчас увидят сокурсники с учебником — войдешь в историю. Смотри, легенды о тебе слагать будут.

Мишка был прав: ни одна душа не занималась, но просто так болтаться Вадим не мог и упрямо не выпускал учебника из рук.

Однако вмешались обстоятельства: на свадьбу срочно понадобилось сброситься по десятке — на стол, на подарки, а так как лишних денег не имелось — пришлось всей комнатой подрядиться на разгрузку вагона с ячменем — как раз за сорок рублей.

— Нам, молодцам, этот вагон разгрузить — плюнуть! — расписывал Мишка, инициатор. — Подставляй только мешки, засыпай да оттаскивай. Это вам не уголек — чисто, не пыльно, и лопат-подборок не надо.

Но, к слову, оказалось все не так просто. Мешки были тяжеленные, по шестьдесят килограммов, относить их надо было за двадцать метров от путей, складывать в штабель — и они, всей комнатой, за день едва сумели ополовинить вагон. К тому же на обед не пошли: столовая находилась черт-те где, а ноги просто подкашивались. Разодрали на куски буханку хлеба, сжевали ее с конфетами-подушечками, которые из своих запасов пожертвовал экспедитор, — и на такой суточной заправке быстро выдохлись. Закончили рано: Вадим, заплетаясь ногами, нес мешок, упал — и ему не хватило сил из-под мешка выбраться. И тогда решили: все, хватит!

Экспедитор оказался дошлым мужиком, не впервые, должно быть, имел дело с такими хлюпиками, предупредил:

— Завтра чтоб были к восьми. Иначе отдам вагон другим — а вам в таком разе ни копейки…

Они на другой день проснулись лишь часов в одиннадцать: тело ломило, как побитое, ноги ныли, скрипели, точно несмазанные, руки, ладони опухли — и решили, что от заработка надо отказываться.

Мишка, правда, все же поднялся, ездил на товарную станцию — вернулся оттуда часа через три, довольный: хоть и с подбитым глазом, но с пятнадцатью, кровными, рублями.

Они плотно пообедали на эти деньги — и их снова сморило: придя из столовой домой, они завалились в постель — и продрыхли до утра, до экзамена.

На экзамен все шли с учебниками, спокойно, уверенно — кроме разве что Вадима. Он впервые в жизни, не подготовившись, намеревался сдавать, а списывать, как Мишка, не умел — и потому чувствовал себя