Брат, мой брат - Вера Вкуфь

стеклу и рисовать мне какие-то авангардные картины, смысла которых я не понимала.

Видимо, я стояла и разглядывала пустоту я слишком долго — сзади раздался короткий скрип пружины, и в неровном полупрозрачном отражении стекла постепенно выровнялась Витькина фигура.

Мне нет необходимости оборачиваться, чтобы видеть его лицо, но Витька об этом не знает, поэтому не прячет его выражения. А оно такое, будто Витька чего-то ждёт. Или к чему-то готовится. Я стыдливо отвожу взгляд от стекла, но, как загипнотизированная, возвращаюсь обратно к нему. И я продолжаю смотреть на стекло. В котором — Витька.

Витька делает последний шаги, разделяющие нас.

Я неосознанно отодвигаюсь ближе к стене, прилегающей к раме, чтобы ему хватило места. А Витька опускает крупную, натруженную ладонь на подоконник, как если бы вдруг решил проверить его гладкость. Его взгляд, симметрично с моим, устремляется на мокрое снаружи окно. Мне становится трудно видеть его сумрачное отражение — слишком Витька близко стоит — так что, сглотнув, я разворачиваю к нему лицо.

Поначалу Витькин силуэт бьёт мне в глаза своими цветами — оказывается, я успела привыкнуть к размазанному изображению на стекле. Странно, но меня радует его «цветность» — сразу исчезает странное впечатление, что Витя стал призраком или кем-то ещё, кого нет в реальном мире.

Он, замечая моё движение, тоже поворачивается. Его глаза кажутся мне чуть большими, чем обычно, а всё выражение лица, несмотря на взрослые черты, отдаёт чем-то детским и едва ли не беззащитным. Как в детстве, когда мы только познакомились, он, ещё не зная, какой я могу быть заразой, ждал от меня ответа на какой-нибудь животрепещущий для него вопрос.

Могу ли я сейчас пытаться на него ответить?

Наверное, нет. Тогда Витькино лицо мигом взрослеет, и становится окончательно красивым. Каким-то особенно волевым и уверенным. Он заговаривает первым.

— Она врёт, — не предполагающим возражений, но достаточно спокойным голосом говорит Витька. — Просто хочет продавить свою линию и, наконец, нашла правдоподобную причину. Просто я ей не нравлюсь, по крайней мере, как твой кавалер. Сама посуди — мы совсем не похожи, а ты не похожа на моего отца. Во внешности ребёнка хоть что-то должно считываться от родителя. Да и вообще — будь всё иначе, у нас было бы что-то общее в поведении или характере. А никто из посторонних — соседей тех же — ни разу не отметил нашего сходства. Да ты даже выше меня, а твоя мать и мой отец не отличаются особенным ростом.

Объясняя это, Витька держится так, словно он — ответственный спикер на государственной трибуне, а вокруг него зубастые враги, которых ему просто жизненно необходимо сделать своими друзьями. Может, он даже как судья верховного суда, которому не хватает только маленького молоточка. И белого, кудрявого парика.

От мысли о Витьке в белом, кудрявом парике мне становится очень смешно, и я упираюсь носом в ладонь — изображая что-то вроде задумчивости, но на самом деле просто пряча растягивающую губы улыбку. А сердце тем временем всё норовило отмереть и даже почти запеть в груди.

— А и вообще, знаешь… — Витька заговорщицки наклонился ко мне так близко, что его лицо начало расплываться. Но, несмотря на это, я смогла различить короткий, словно проверяющий наличие поблизости, посторонних, взгляд. Не найдя этих самых посторонних, но всё равно понизив голос, Витька почти шёпотом сообщил: … — мне всё равно…

Его глаза мелькнули таким огнём, что мне стало намного жарче, чем от чая. А вокруг моего сердца будто треснула каменная оболочка, которая, оказывается, успела нарасти. Она бухнулась куда-то вниз живота, а ожившее сердце затрепетало так сильно, что едва не вылетело через горло.

Мне стало очень, зверски, по-настоящему смешно. Этот тот самый смех, который невозможно сдержать ни при каких обстоятельствах, который рвётся из тебя безо всякого твоего участия. Наверное, на это похожа лавина счастья и освобождения.

— Чего ты ржёшь? — Витька заметил, как меня начинает трясти от хохота и даже собрался обидеться, ведь по своей сути ничего смешного он не сказал.

— Смешной ты до *опы — вот чего, — столько тепла в своём голосе я за всю жизнь не припомню. Иначе объяснить, что сейчас во мне происходило, я не могла. Поэтому постаралась объяснить всё взглядом, перехватив который, Витька будто замер на половине слова, а потом его лицо озарило только мне понятным светом.

— На себя посмотри, — совсем как-то по-детски отозвался он, добивая меня очень приятной и мягкой волной изнутри.

— Сам на меня посмотри, — чтобы ему было удобнее, я подставила к Витьке лицо поближе, щекой всё ещё ощущая холод близкого стекла, но уже не особенно его улавливая. Потому что дальше было — тепло.

На моё лицо нахлынуло странное чувство — будто между мной и Витькой невидимая вуаль, к которой я подобралась слишком близко. И которая предупреждает нас от слишком сильной приближённости. И в то же время которой практически и нет. И которую совсем просто отодвинуть в сторону. Пусть лучше защищает нас от посторонних взглядов.

Кончиком носа я ощущаю его мягкое, будто только успокоившееся после бега дыхание. Я вижу его лицо, и мне не хочется отводить взгляда. Только смотреть и смотреть…

Не знаю, последовал ли Витька моему совету», но у меня замерло дыхание и перехватило сердце, когда его пальцы накрыли мою руку на самом сгибе локтя.

Его прикосновение казалось очень большим и тёплым — гораздо больше и теплее, чем могло быть. А потом его рука соскользнула, и мне оставалось только гадать, не почудилось ли.

Я прикрыла уставшие веки. Мир мгновенно превратился исключительно в звуки и чёрную, живую пелену за веками, которая подрагивала в такт Витькиным прикосновениям. На моей щеке расцвело короткое, будто пушистое прикосновение. Такое нежное, будто меня закутывали в облако.

Витька чувствовался совсем рядом, близко, и от этого моё тело всё замирало в предвкушении. Сердце в свою очередь таяло от переполняющей его нежности. Повинуясь внутреннему желанию, я подалась вперёд и инстинктивно попала именно туда, куда надо — в неплотно сжатые губы, которые разомкнулись, едва поняли моё прикосновение.

С тихим выдохом я схватилась за Витькины плечи, словно опасалась, что он может вдруг исчезнуть. И едва не охнула, когда мои ноги потеряли опору — это Витька, не тратя времени зря, как-то, как только он умеет, подхватил меня под ягодицы и коленки, и я без страха взмыла на его руках вверх. Открыв глаза, я снова смогла его увидеть. Запрокинутую ко мне голову и смеющиеся, очень озорные глаза. И очень-очень