Палачи и придурки - Юрий Дмитриевич Чубков

или Алена Николаевна? — насупился Егор Афанасьевич.

— Так ведь я как скажете! Я весь вот он, как прикажете!

— Ладно, поезжай, черт с тобой!

— А Евсей Митро...

— Бери Евсея и поезжай!

— Слушаюсь, Егор Афанасьевич! Я мигом, только туда и обратно! — он сорвался с места и унесся.

Всколыхнулся от его прыти в кабинете воздух, заколебались занавески на окнах, тонко звякнула люстра, и покачнулся портрет Генерального на стене.

— Тиш-ше, ты! — вскочил Егор Афанасьевич, и руки поднял, чтобы подхватить портрет, если бы тот вдруг сорвался, и в такой позе застыл на несколько мгновений, пока не успокоились воздушные вихри и не установился портрет на прежнем месте. И был похож он в тот момент на творящего страстную молитву язычника.

Сердито посмотрел он вслед улетевшему помощнику, отхлебнул оставленного на столе Софьей Семеновной кофе и придвинул папку. Не ожидалось от нынешнего дня никаких отклонений, предполагался день обыкновенный, рутинный, каких уже тысячи пролетело в его жизни. Лежала в папке поверх других бумаг толстенькая пачка машинописных страниц, — судя по внешнему виду, частного порядка письмо: Егор Афанасьевич взял его в руки с неудовольствием: «Зачем это мне такой роман подсунули! Не могли сами разобраться! Помощнички, так вашу!» С недоумением прочитал странный эпиграф, но первые же строчки заставили его вздрогнуть и насторожиться: промелькнула в них фамилия Чижа. «Считаю своим долгом информировать Вас...», — заинтересованно читал он и хмурое выражение истаивало с его лица. Отыскал фамилию корреспондента: Луппов, Феликс Яковлевич. Знакома, знакома! Один из тех, из «нижеподписавшихся». В цепкой памяти Егора Афанасьевича высветилась даже сама замысловатая подпись на том пресловутом заявлении — стояла она третьей в столбце подписей. И уже с увлечением стал он читать, хмыкая порой, улыбаясь.

Прочитал, посидел еще с доброй улыбкой на устах и надавил пальцем кнопку.

— Софья Семеновна, отыщите-ка мне доцента Луппова из мединститута, — другой же рукой снял трубку телефона особого, стоящего в сторонке, набрал короткий номер.

— Слушаю, Феоктистов, — в трубке раздался бодренький прокурорский голос.

— Здоров, Иван Семенов! — пошутил Его Афанасьевич. — Ну как ты там?

— Трудимся Егор Афанасьевич, в поте лица трудимся!

— Давай, трудись, трудись. Я тут одно интересное письмецо получил. По твоей части. А ведь профессор-то наш, Чиж-то, гусем оказался! Такие тут дела, понимаешь...

— Да, да, я в курсе. Мне докладывал следователь.

— Кто таков?

— Блохин, Виталий Алексеевич.

— Молодец! Ну, а с профессором что? Как думаешь?

— Так возбуждать будем.

— Добро! Ну, будь здоров!

Собрал Егор Афанасьевич несколько распавшиеся, разбредшиеся листы письма, сбил их обратно в плотную пачку, не стал вызывать Софью Семеновну, сам отнес ей в приемную.

— Это в прокуратуру. Срочно.

«Вот тебе и Чиж! — поигрывал он мыслями, перекидывал их в голове с места на место. — А какой овечкой прикинулся, этаким не от мира сего!»

Звякнул и глухо затарахтел городской телефон.

— Егор Афанасьевич, у телефона доцент Феликс Яковлевич Луппов. Говорите.

— Товарищ секретарь..., — донесся в трубке дребезжащий голос, чем-то напоминающий встречающийся еще иногда старинный дверной звонок «прошу крутить».

— Феликс Яковлевич? Здравствуйте! Ваше письмо прочитано. Сожалею, что раньше не имел удовольствия быть с вами знаком. От имени партии поздравляю вас! Партии нужны такие честные, принципиальные товарищи. И партия вас не забудет.

— Спасибо, товарищ секретарь! — У Феликса Яковлевича праздничным колокольным звоном ухало, колотилось сердце.

— Вы сейчас в клинике замещаете профессора Чижа? — притворился несведущим Егор Афанасьевич.

— М-м, не совсем...

— Разве? Это упущение, упущение! Надеюсь, в самом ближайшем будущем удастся его исправить. Ничего, так держать, дорогой товарищ! Всех вам благ и до скорой встречи! — положил трубку Егор Афанасьевич, сам себе подмигнул и оглянулся. Что-то не нравился ему последнее время вид Генерального. Словно бы он заболел. Или проглотил кислого.

* * *

Положил трубку и Феликс Яковлевич — положил нежно, как драгоценный, тонкой работы предмет, и постоял зажмурившись. Потом приоткрыл один глаз, другой и обвел взглядом чижовский кабинет, где застал его телефонный звонок из обкома. Обвел деревянные, лаком покрытые панели, массивный стол, за которым сидел сейчас и писал Анвар Ибрагимович Ниязов, перескочил взглядом на стеллажи, сплошь уставленные старинными и современными медицинскими книгами, и ощущение близкого, вполне реального счастья так шибануло ему в голову, что он чуть не подпрыгнул, не закружился на месте.

Анвар Ибрагимович оторвался от бумаг и подозрительно посмотрел на него.

— С кем это вы говорили?

— Так.., — Феликс Яковлевич неопределенно повел рукой. — Знакомый один. Друг детства.

— Друг детства? Странно! Почему же вы называли его «товарищ секретарь»?

— А-а…, — смешался, замялся Феликс Яковлевич. — Он секретарь... не знаю, чего-там секретарь... Двадцать лет, понимаешь, не виделись, неудобно, — лгать ему не хотелось, но не солгать никак было невозможно, поэтому покраснел он и отвернулся.

— М-м, ну-ну, — еще больше прищурился Анвар Ибрагимович и опять склонился к бумагам, затряс над ними седоватой бородкой в такт словам и фразам, словно не писал, а ехал в шатком рыдване по булыжной мостовой.

«Пиши, пиши!» — усмехнулся Феликс Яковлевич и повернулся, чтобы прочь уйти от возможных еще вопросов, но дверь в этот момент распахнулась и вошел... — доцент так и замер, застыл на месте — вошел знакомец его, следователь Виталий Алексеевич Блохин. Без стука вошел, уверенным хозяином. Увидел Феликса Яковлевича и подмигнул усмешливо, и на какое-то мгновение оборвалось все в душе доцента, ухнуло в бездну: а ну как поздоровается сейчас следователь с ним как со старинным знакомым, назовет по имени и отчеству в присутствии Ниязова. Но нет, общий, опять же усмешливый поклон сотворил Виталий Алексеевич и заерничал, светским шаркуном прикинулся:

— Имею ли я удовольствие лицезреть доцента Ниязова? Анвара Ибрагимовича?

— Имеете, — хмуро глянул на него Анвар Ибрагимович.

— Следователь по особо важным делам Блохин.

Гуталиновый взор Анвара Ибрагимовича сверкнул огненной вспышкой, и глаза полезли из орбит.

— Следователь? Это... зачем?

Скучным, канцелярским голосом Виталий Алексеевич сказал:

— Возбуждено уголовное дело на Чижа, Всеволода Петровича. Следствие веду я и в