Сколько волка ни корми - Карина Володина

ветер: помягче. Бая просит ветер: просто держи их от меня подальше. Совсем недолго — пока я не сделаю то, что должна.

Бая идёт между этими красивыми деревянными домами, припорошенными свежей крошкой снега, идёт мимо хлевов с тревожно мычащими коровами, мимо каких-то сараев и выглядывающих из-под них погребов, а ветер расчищает ей путь, загоняя последних людей туда, откуда они не выберутся, пока она не уйдёт. Ветер не задевает её и Сивера, снег не падает на их головы и плащи, зато падает на чужие — Бая успевает заметить безумное, испуганное, искажённое гневом выражение на чьём-то залепленном снегом лице, прежде чем захлопывается дверь и за ним. Конечно, люди сильны. Конечно, у людей есть стрелы и копья. Но, к несчастью для людей, природа может превратить в беспомощных букашек, беспорядочно крутящихся в водовороте её желаний, всех без исключения — и природа сломает надвое любой лук и выбьет из рук любое древко.

Деревня пуста. Пуста и бела. Белое покрывает крыши и землю, белое кружится вокруг окон, не позволяя выглянуть из них, белое образует перед Баей ровный, прямой проход: туда.

И Бая видит эту клеть.

И видит волка, лежащего в ней. Тоже нетронутого снегом. Зато тронутого кровью, сочащейся из его бока.

— Сивер, нож, — говорит Бая, ускоряя шаг.

Глаза волка закрыты — а когда они открываются, когда Бая ломает одним движением незатейливую перекладину, скрепляющую двери клети, поддерживаемая силой ветра, ведущей её руку, — когда они открываются, Бая не видит в них привычной яркой синевы.

Глаза Врана потускнели. В глазах Врана исчезла вся жизнь, вся насмешка над этой жизнью, весь вызов ей. Глаза Врана смотрят на Баю с той же безжизненной тусклостью, что и глаза Зимы, Нерева, Самбора, Горана и Зорана, живущих уже совсем в другом месте.

Ну уж нет, думает Бая.

Ну уж нет.

Сивер кладёт ей в руки нож. Нож Врана — нож не с белыми камнями, а с красными. Такими же, как кровь на его тёмно-русой шерсти. Как кровь, засохшая на кольях под отрубленными головами его друзей.

Белое и красное. Снег и кровь. Бая отвечает за снег — Вран отвечает за кровь. Может, именно это хотели сказать ей предки, посылая ему этот нож? Кровь расцветает на снегу, кровь заливает снег, кровь всегда превращает белое в красное — кровь всегда побеждает снег, впитывается в него, окрашивает его собой и пропадает только тогда, когда пропадает и снег. Кровь не вытравишь из снега ничем, одна крошечная капля — и до конца зимы. Можно раскидывать этот снег в стороны, топтать его, брызгать на него водой — но он лишь порозовеет, а не побелеет.

Что ж, пусть будет так, думает Бая. Пусть хотя бы порозовеет.

— Быстрее, Вран, — говорит она. — Нож. Тебе нужно перекинуться.

— Какая разница? — нетерпеливо спрашивает Сивер. — Он не будет держаться на ногах и человеком. Посмотри на него — кожа да кости, мы дотащим его и так. Мы провозимся с ним слишком долго. Ты и так еле держишься. Давай, недоумок, давай-ка я тебя…

— Нет, — качает головой Бая, опускаясь перед Враном на колени. — Он должен перекинуться.

— Зачем?.. Бая, ты занимаешься какой-то…

Бая сама не знает, зачем. Бая просто чувствует: так надо. Бая просто знает: долго волком Вран не проживёт. Бая видела, видела не раз, как с трудом Вран делает в волчьем обличье вдох, как старается дышать реже и неглубоко, как расцветает в его глазах боль — сколько же он пробыл волком сейчас, сколько тысяч этих мучительных вдохов он сделал? Нет, если они и «дотащат» Врана до Белых болот, то только его оболочку. Сам же Вран сделает то, о чём так беспечно шутил в их последнюю встречу, — останется ждать её на краю вечного леса, и почему-то Бае кажется, что там ему вовсе не станет легче дышать.

— В последний раз, — обещает Врану Бая. — Сделай это в последний раз. Из волка в человека. Тебе всё равно не идёт быть волком, Вран с Белых болот. Это совсем не твоё. Мне совсем не хочется называть тебя «красавцем».

— Чем ты занимаешься, Бая, — обречённо повторяет Сивер.

А Бае чудится — может, только чудится, — что на мгновение в глазах Врана всё-таки мелькает слабая усмешка.

Буран продолжает бушевать вокруг, сковывая людей — Бая и сама начинает дрожать, как заброшенная в самую середину хрупкая, тонкая веточка. Бая никогда прежде не просила Хозяина послать ей чудо на такой долгий срок — и, похоже, Хозяин начинает забирать своё. Узкая морда Врана слегка колеблется у Баи перед глазами, словно прикрытая рябью воды, когда Бая помогает ему подняться на ноги — и Вран сразу начинает крениться вбок. Как, впрочем, и Бая. Сейчас она не самый надёжный помощник.

Но тут же опускается рядом Сивер, с грубой поспешностью ухватив Врана за шкирку. Бая чувствует, как рябь перед глазами немного разглаживается — кажется, Сивер воззвал к Хозяину сам.

— Чем мы занимаемся, — бормочет Сивер. — Чем мы… а, к лесу всё это. Ты понимаешь, что от тебя требуется, Ворон, мать твою, из Сухолесья? Ты хоть помнишь, как это делается? Давай, сгибай свои нескладные ноги…

Теперь Вран пахнет по-другому — не так, как в человеческом обличье. С кровью, духом человеческих жилищ и свежей морозностью воздуха смешивается душок чего-то… подпаленного?.. Бая узнаёт этот запах — он всегда исходил от Врана, когда он обращался в волка. Тлеющая шерсть, тлеющая кожа — и никаких признаков огня снаружи. Бая прикрывала на это глаза. Бая ни о чём не спрашивала Врана. Бая догадывалась, что не получит вразумительных ответов — так зачем тратить на это время?

Возможно, в этом и заключалась главная баина беда. Возможно, она продолжает идти, нет, бежать, раскинув руки, навстречу этой беде и дальше — но белое уже стало красным, на снег уже попала кровь. Вран уже сделал к ней первый шаг — и она никогда не сможет по-настоящему отвернуться от него.

Сивер выхватывает нож из рук Баи. Сивер вонзает его в тонкую корку льда на земле, Сивер почти насильно подгибает задние лапы Врана одной рукой, продолжая держать его второй за шкирку.

— Давай, Вран, — говорит он. — Мне надоело сидеть среди этого уродства, а боров из соседнего дома вот-вот проломит дверь. Давай, мать твою. Иначе мы окажемся в этой клетке все трое. Ты будешь сидеть в ней со мной, ты понимаешь, что это для тебя значит? Я не позволю тебе дожить в спокойствии твои последние часы.