Сколько волка ни корми - Карина Володина

что он и не возразит. Однажды Сивер сказал ей, что последует за ней куда угодно — и сколько бы Сивер ни ворчал на неё и не перечил ей скорее из вредности, чем из-за действительных разногласий, Бая всегда знала: он правда пойдёт.

* * *

Сивер ругается сквозь зубы, когда видит ограду.

Бае не хочется ругаться. Возможно, Бае хочется отвернуться. На мгновение.

В кожаной сумке Баи, перекинутой через плечо, только что звенели друг о друга пять ножей — в ровные, толстые, заострённые кверху брёвна воткнуты пять волчьих голов. У людей есть байка, что после смерти волки… волколаки, люты, колдуны, двоедушники, что после смерти они превращаются в людей — это полная чушь. Бая не знает, кто это придумал. Наверное, случайно прибивший заблудившегося в лесу путника человек, с честнейшими на свете глазами рассказывавший потом своим односельчанам: да волком, волком он ко мне вышел!..

— Всё будет хорошо, — негромко говорит Бая вместо привычных слов прощания — то ли Сиверу, то ли этим головам. — Всё будет хорошо, Сивер. Они не сделали ничего плохого — они просто запутались. Вечный лес не изгоняет своих детей из-за их ошибок в лесу этом — иначе бы он был таким же пустым, как головы Горана с Зораном.

Бая осознаёт, насколько двусмысленно это звучит, только произнеся это вслух.

— Да уж, — только и говорит Сивер.

Да уж.

Веш не пошёл за ними — так и остался у Белых болот, глядя Бае вслед. Кажется, Бая противоречила сама себе, когда предложила ему обратиться за помощью к своим бывшим соплеменникам — как он может, если она запретила ему проходить через границу? Впрочем, возможно, кто-то выйдет к Вешу сам.

Или нет — но это уже не баина забота.

Бая идёт вперёд.

Бая идёт вперёд, решительно ступая по почти докошенному полю — и Баю не волнует, что её прекрасно видно со всех сторожевых вышек, что сейчас совсем не рассвет и едва ли вечер, что пасмурное небо не собирается темнеть, накрывая её спасительным мраком. Бая и не думает ни от кого прятаться. Бая и не думает искать никакие потайные ходы.

А Сивер и не пытается убедить её сделать это.

— Кто идёт? — раздаётся с одной из вышек.

Бая поднимает голову.

Прореженное, тусклое в отсутствие солнца золото поля щекочет её сапоги. Начинает моросить мелкий дождь. У Горана с Зораном приоткрыты рты, у Зимы выбит левый глаз, у Нерева нет половины морды — один только Самбор сохранился таким, каким он сюда и пришёл. Если не считать того, что у Самбора отняли тело.

Вышка — высокое, прочное прямоугольное строение с приземистой треугольной крышей — нависает над Баей, а из небольшого квадратного оконца высовывается внимательное круглое лицо. Лицо держит у губ рог. Светло-голубые глаза на лице смотрят на Баю с подозрением и недоверием.

Бае кажется, что этот человек как-то не похож на матёрого воина. Хотя что Бая знает о матёрых воинах?

— Зачем явились? — громко спрашивает человек ещё раз. — Назовите себя! Завтра!

— Что — завтра? — спрашивает Бая.

— Завтра мы всех ждём, — отвечает человек. — Завтра перунов день. Не сегодня. Ужо прости, красавица — не положено сегодня. С берьего леса ты, что ли?

«Красавица».

Бая сужает глаза.

— Да нет, из Сухолесья, человече, — отвечает она. — Перунов день? А разве не был он недавно совсем?

Бая не уверена, что был. Что-то точно было — что-то точно пели, что-то точно праздновали, точно жгли костры и огромной толпой шли к кургану, бросая перед самым большим человекоподобным образом щиты и копья, топоры и ножи. Бая наблюдала за всем этим со своего излюбленного холма и, кажется, даже слышала что-то об этом «Перуне». «Перун». «Перунами» в старых-старых книгах у Баи в племени назывались молнии. Молниями он, что ли, бьёт? И какое отношение это имеет к ножам?

Человек смотрит на неё с ещё большим подозрением.

— Был обычный — а завтра необычный, — отвечает он настороженно. — Колдуны с ведьмой к нам пришли, колдуны с ведьмой на деревню нашу пошли — а Перун к нам гонца от себя послал, и всё мы про них узнали, и благодарить его завтра будем. Это из какого же ты Сухолесья, красавица? Нет в Сухолесье поселений других, кроме нашего. А гонцы наши до соседних ещё не добрались. Назови-ка себя, пока я чего плохого не подумал.

— Перун ваш, значит, у вас за предупреждения отвечает? — задумчиво спрашивает Бая.

Теперь человек смотрит на неё как на полную дуру. Рог неумолимо приближается к его губам. Бае, в общем-то, всё равно.

— Какие ещё предупреждения? — всё-таки спрашивает он. — Ты чего это городишь?

— За молнии тогда, может? — предполагает Бая.

Человек хмурится. Подносит рог к своим губам ещё ближе.

— Может, и за молнии, — отвечает он напряжённо. — Ты назовись, назовись. Кто ты и откуда. И этот пусть представится. Нам гости незваные не нужны — на забор наш они уже сели, гости одни.

— Хорошо, — говорит Бая. — Молнии мне подходят. Ведьма я по-твоему, человече. А это — колдун. И не один Перун твой молниями управлять способен.

Бая видит страх. Бая видит резкость. Страх и резкость переплетаются в одно, страх и резкость подхватывают руку человека, страх и резкость открывают его рот, надувают его щёки, чтобы разорвал тревожный, призывный гул рога ленивый шелест мелкого дождя по сонному осеннему полю — но Бая не даёт ему этого сделать.

Проснувшийся, вырвавшийся из леса порыв ветра расправляет плечи и хрустит пальцами: что ж, начнём. Ветер выбивает рог из руки человека, отправляя его к ногам Баи. Ветер отбрасывает человека прочь, вглубь и вдаль его защитной вышки, ветер затыкает ему рот и связывает ноги, смыкаясь вокруг его тела в неумолимом вихре, — Бая кивает самой себе.

А затем посылает в крепкую, такую неприступную ограду молнию, одним ударом раскалывая её надвое.

Бая вызывает дождь. Бая вызывает снег. Бая вызывает уже не ветер — настоящий бушующий смерч, захлопывающий двери всех домов и уносящий внутрь людей. Дождь не даёт им моргнуть, снег не даёт ничего увидеть — хватает, хватает, хватает вьюга людей за ноги и за руки, за туловища и плащи, расшвыривая их по красивым, деревянным, выросшим вдвое домам. Ветер не даёт им подойти к окнам, ветер не даёт им схватиться за луки и копья, ветер не даёт им даже встать на ноги, — люди разлетаются в стороны и сами падают в свои красивые деревянные клети, как опавшие листья, подхваченные головокружительным, но милосердным вихрем. Бая просит