Лета Триглава - Елена Александровна Ершова

желание сударынь без их позволения домогаться? — осведомился Хорс. — Или все-таки решим спор как благородный люд?

В толпе одобрительно заулюлюкали.

Мужик отнял от лица окровавленную ладонь и ощерился, показав крупные, с одной стороны вымазанные кровью зубы.

— Честный поединок хочешь? — прохрипел он, блеснув зажелтевшими глазами. — Давай! Только с моей стороны нечестный будет!

И грянул оземь.

С треском на хребте разорвалась рубаха, в прореху густо набилась шерсть. Уши заострились, лицо вытянулась в дудку, превратившись в морду, и в пасти кинжалами прорезались волчьи клыки.

Бабы завизжали и прыснули кто куда, изо всех сил крича:

— Волкодлак в доме! Спасайся, кто может!

Оборотень прыгнул.

Не мешкая, Хорс выворотил стол. Волкодлак ударился о него грудью и припал на задние лапы. Сквозь носы разодранных сапог скребли о половицы загнутые звериные когти.

— Стреляй, стреляй! — вопил кто-то из мужиков.

Другой выхватил самострел и выстрелил — пули с хлопком засели в спутанной шерсти. Волкодлак взвился, полоснул когтистой лапой. Стрелявший схватился за живот, пытаясь удержать вывалившиеся кишки, но закатил глаза и кулем осел на пол.

Запахло потрошенной тушей и кровью.

«Это же оборотень, — запоздало подумал Хорс. — Его не берет свинец».

А вслух закричал опешившим бабам:

— Что ждете?! Давайте наверх! Живей!

Те будто ждали приказа и, давясь и толкаясь, дунули в терема.

— Давай сюда, блохатый! — Хорс швырнул в волкодлака чугунным горшком. Спасенная им девчушка успела поднырнуть под стол за миг до того, как соседний с ней разбили в щепы волчьи когти.

Хорс довольно резво уворачивался от когтей и клыков волкодлака, то подныривая под живот и оказываясь у того за спиной, то успевая печным заслоном ударить в оскаленную морду. Оборотень вспарывал воздух когтями как попало, сорвав с Хорса котелок, сбивая лампы и в лоскуты раздирая оконные занавески. Сквозь окна сочился тусклый серебряный свет, отчего шерсть волкодлака казалась не агатово-черной, а с проседью. Был бы под рукой обрез с зарядом дроби, отлитой из серебра…

Краем глаза заметил: в красном углу, под деревянными идолами стояла посудина для жертвоприношений — серебряная чаша в резных узорах, серебряные ложечка и нож.

Девчушка перехватила взгляд Хорса и будто поняла. В два прыжка достигла красного угла, схватила жертвенный нож и тщательно обтерла о подол — серебро должно быть чистым.

Далее Хорс не разобрал: оборотень придавил его к полу. Слюна текла на лицо, зубы щелкали в двух ладонях от горла — не вытащить самострел, да и не поможет.

Волкодлак издал жуткий, полный боли вой. И отпрянул. Сейчас же под ноги Хорса прилетел нож, и он услышал девичий голос:

— Держите! Бейте прямо в пасть или в живот! Трижды во славу Мехры!

Хорс схватился за нож обеими руками. Оборотень раскрыл пасть, но сомкнуть челюсти не успел — нож, как острое серебряное жало, вонзился ему в язык. Вырвав кусок мяса, снова впился — теперь уже в живот. И еще раз под ребра. Закрутившись юлой, волкодлак изрыгнул кровавую пену, и забился в судорогах.

— Открывайте окно! — закричала девушка снова. — Бросайте нож!

Хорс повиновался. С улицы ворвался ветер, вздыбил лоскуты, оставшиеся от занавесок. Нож блеснул белой вспышкой и вдруг остановился в воздухе, вращаясь, будто веретено. От него через окно протянулись тонкие серебряные нити света — они опутали дергающегося волкодлака невесомой паутиной, и тот захрипел, вывалив изрезанный язык. Шерсть полезла клоками, сквозь шкуру проступил кровавый пот и, дернувшись в судороге последний раз, оборотень растекся черной лужей и серебряными жилками. Вскоре пропали и они.

Хорс поднялся на ноги, одной рукой опираясь на подоконник и напрасно пытаясь высмотреть, куда исчезла паутинная сеть или брошенный нож, а другую прижимая к груди, будто пряча.

— Вы ранены? — спросила девушка, подступая. — Позвольте взглянуть.

— Жить будем! — нарочито весело ответил Хорс. — Царапина! Вы-то в порядке, сударыня?

— Жить будем! — засмеялась девушка. — Знать бы, что в доме оборотень.

— Волкодлакам и берендеям хода нет в Червенские усладные дома, ни в театры, ни на ярмарки, ни в прочие людные места, — ответил Хорс, отдуваясь и наспех заматывая раненую руку в вытащенный из кармана батистовый платок, стараясь спрятать рану от пристального взгляда девушки. — Штраф грозит тому, кто допустил. А вы-то как проведали про серебро? Никак, Мехрову делу обучены? Встретил я на днях одну такую…

Он внимательно вгляделся в ее лицо и обмер.

— А ведь я искала вас, барин! — срываясь, проговорила девушка. — Надежду потеряла, что свидимся! Маменька-то моя с братцем…

И, не закончив, расплакалась.

[1] Бактерия-спирохета, вызывающая сифилис

[2] Сифилис

Глава 7. Черная душа, людова соль

Мария открыла глаза и сказала тревожно:

— Неспокойно мне, утечка в Беловодье. Надо бы объявить повышенную готовность…

И застыла с приоткрытым ртом. В горле заискрило, губы запузырились пеной, и Корза поспешно выдернул веревочную бахрому. Черно стало на душе, гадко. Бережно оттер со рта Марии пену, аккуратно прикрыл ей глаза — ресницы пушились, будто настоящие, и веки были как настоящие, и кожа податливой.

Наклонившись, поцеловал Марию в лоб, бережно закрыл ее колени одеялом, и стала Мария, как спящая — ладони сложила на подлокотниках, голову откинула к изголовью, темные кудри по плечам рассыпались. Спала Мария — не дышала, и видела страшное во сне.

В дверь стукнули: верно, гости пожаловали.

Он разрешил войти.

Хлуд Корза не служил ни Сваргу, ни Гаддаш, ни Мехре — сам по себе жил. Принимал разбойный люд в богатом моравском кресле, по подолу халата — червонные птицы, на шее — цепка о двух пальцах толщиной, и кольцо в ухе.

— Упустили, значит, — голос у него негромкий, бархатный. Белые зубы отчетливо блеснули в сумерках. Пальцами в перстнях покатил по расписному подносу, по хрустальной сердцевине яблочко, и в сердцевине той, как в зерцале, отразилась чужая хата, могильные камни да идол Мехры с вознесенными серпами. — Где теперь искать?

— Как пить дать, Хорс обратно в Червен подался, — ответил Сып, люден в оспинах, косясь на спящую Марию. — А где девка — не ведаю. В лес бежала. Может, шишиморы поели. Или волкодлаки, они до девичьего мяса охочи.

— Может, и волкодлаки, — откликнулся Корза. В зеркальной глади ничего не менялось, не двигалось — мертвой стояла хата, кровь текла от порога, питая мягкую после дождя землю. — А я, меж тем, и двоих людей лишился, и людовой соли не добыл. Могилы проверили?

— Проверили, пусты стоят. Соли от бабы с малым не принесли, сам не велел. Пошто так?

— Не твоего ума дело. Девчонку найди. Хоть из-под земли, но достань.

— Знамо дело.

— Живую! Мертвецов мне