Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

И откуда-то издалека донёсся голос с металлическими нотками:

– В районе Сталинграда наши части вели активные боевые действия и продвинулись вперед.

Последние слова порадовали их. Кивали головами, говоря друг другу:

– Воюют ещё.

– Держатся.

И за этими хрипловатыми, ничего не значащими для гражданских фразами, раненые понимали многое такое, что никогда не поймут не побывавшие там.

Стоило появиться почтальону, и все первым делом спрашивали не письма, а газеты. Легко раненные спешили разнести их по палатам. И весь госпиталь замирал.

Выбранный за хороший и чистый голос читальщик, осознавая свою важность, развернув газету, говорил:

– Тихо.

Но тишина наступала и без этого напоминания. Начинал с первой страницы. Даже нянечки, входя на цыпочках, забирая раненых на процедуры, старались не шуметь. Стоило кому-нибудь закашляться, как все тихо шикали на него. Виновник, сдерживая кашель, готов был лопнуть, но не нарушать тишины. А после чтения долго рассуждали, что изменилось на фронте, пока они в госпитале прохлаждаются. Все устали от каждодневных неудач и ждали хороших ободряющих слов. А их все не было.

А все разговоры в палатах, в курилке были о Сталинграде. Тогда никто еще не знал, чем и когда закончится эта битва. Но все понимали одно: там идет борьба не на жизнь, а на смерть. И каждый физически ощущал нечеловеческое напряжение этой битвы, потому что дальше Волги немца пустить нельзя. И так сколько земли потеряно. А почему, никто не знал. Вроде воевали хорошо, а прёт немец, и нет ему остановки. Сколько крови пролито, кто-кто, а уж лежащие на койках знали.

Но едва черная тарелка, висевшая на стене, издавала хрип, весь госпиталь замирал. И тишина наступала такая, что, казалось, слышно, как люди дышат. А из репродуктора неслось:

– Вчера после упорных и продолжительных боёв освобождён…

Пирожок

Он долго смотрел на немца в прицел: маленький круглый фельдфебель, держа одной рукой за грудки, ладонью другой бил по лицу молодого солдата.

Зайцеву давно хотелось убрать надоевшее круглое лицо, но как-то не предоставлялся случай. И этот «колобок», как его окрестил Зайцев, был предельно осторожен. Война даже дурака выучит, если он выживет. Нет, он не дурак, чтоб подставлять голову под пули. Но сейчас злоба на молодого солдата, опрокинувшего на него котелок с горячим супом, кипела в нём, и, забыв про осторожность, Дитер Бирц стал его воспитывать. Схватил за грудки левой рукой, а правой бил наотмашь по щекам. Злость выбила его из колеи, злость заставила забыть об опасности.

Молодой солдат отступал, а он, не отпуская, шел за ним и продолжал бить наотмашь ладонью по лицу. И голова Пирожка поднялась над бруствером. А этого не следовало делать.

Сколько раз он повторял другим про осторожность. Сколько раз, тыкая пальцем в убитого снайпером, а снайпер всегда стреляет в голову, говорил, брызгая слюной:

– Я говорил, я предупреждал.

И вот забыл сам золотое правило – не стой на линии огня. Высунулся больше чем следовало.

Зайцев, затаив дыхание, плавно нажал на курок. Толчок в плечо – и голова фельдфебеля на другой стороне улицы, брызнув кровью и студенистыми мозгами, откинулась в сторону. Руки разжались, и он, выпустив Эриха Юнга, как обмякший мешок, сполз на дно окопа, чтобы больше никогда не подняться.

Никогда Эрих Юнг не испытывал такого страха, как сейчас. Он упал на дно окопа и кожей чувствовал, что капли крови фельдфебеля, застывшие на его лице, обжигали. Его трясло, хотел стереть, но руки, сделавшись ватными, не слушались. Сидя на земле, разрыдался. Боясь высунуть голову, рыдая, на четвереньках помчался по окопам и вбежал в блиндаж в не самый подходящий момент.

Шла игра в карты на жалованье, а это серьёзно. Никто даже не повернул голову в его сторону. На кону деньги, и отвлекаться на мелочи не стоило, а смерть в этом городе обыденность. И было бы странно слышать, что за целый день никого не убили. Из всего, что мог произнести Эрих Юнг, все поняли только одно – фельдфебель.

Когда вышли посмотреть, в общем, никто и не ожидал другого. Не палец же он себе прищемил.

Хоронить? В этом не было потребности. Главное – чтобы не воняло. Сбросить в воронку за окопами и слегка присыпать землёй. Но делать это нужно ночью, когда снайпер отдыхает.

Весь день Дитер Бирц пролежал на дне окопа, мешая нормально двигаться. Сначала осторожно переступали, а потом ходили так, словно под ногами земля. Впрочем, на войне ко всему привыкаешь.

Ночью Пирожка оттащили, именно оттащили, взяв за окоченевшие, негнущиеся руки, в дальнюю воронку и слегка присыпали землёй. Он был уже третьим в этой вырытой снарядом яме. По этому поводу Роберт Надь пошутил:

– Теперь у нас своё взводное кладбище.

Всем хотелось скорей поделить вещи Дитера. У этого скряги должно быть немало припасено.

Но делить было нечего: бритвенный станок, мыльница, зубная щётка и старинная фотография женщины в кожаной рамке. Все предположили, что это мать. Больше ничего не было, ни писем, ни денег. Распотрошили тюфяк, но в нём ничего, кроме слежавшейся соломы, вшей и клопов.

– Наверное, он съел все деньги, – сказал Вилли.

И все согласились с ним. Но Надь после проигрыша выглядел грустно и пошутил невесело:

– Лучше бы подарил их своим сослуживцам.

Но куда исчезли деньги, так и не выяснили. Не мог он же их в самом деле съесть.

Все, найденное в его каморке, полетело за ним в воронку. Зачем нам чужие вещи, пусть хранятся рядом с хозяином. Тем более сообщать о его гибели некому и отсылать вещи некуда. Оставили одеколон, он может пригодиться: им можно слегка притушить запах пота и плесени, покрывавшей стены внизу в углах.

На следующий день после твоей геройской смерти о тебе забудут, дорогой Дитер Бирц. Но я пожалел, я пожалел тебя. Я сказал про себя: «Ты не узнал главного – взяли мы этот город или нет. Но тебе должно быть не интересно. Ты в другом месте. Там все по-другому. Там не убивают друг друга, там даже не стреляют. Неужели так может быть? Неужели там нет войны?» Вилли не знал, и никто не знал.

Ночью передовая оживает: приносят еду, патроны, если повезёт, то и газеты, и приказы, приказы… – как же без них.

По всем штабным спискам мы числились полноценной ротой. Но было одно маленькое но. Все наши отчёты верхние штабы не учитывали. Наверное, они